Незваный, но желанный

— Стыдитесь, ваше превосходительство! — бросила я раздраженно. — Десятый час всего, а вы уже под мухой. Что люди скажут?

Чего они только не говорили, люди эти. Народ наш вообще говорлив. Пока мы с шефом медленно пробирались через торговые ряды к приказу (Крестовский умудрялся по пути флиртовать со всеми встречными барышнями, а также их дуэньями, мамашами и собачками), наслушалась я изрядно. Большинство сходилось на мысли, что-де Цирцея столичная новую жертву опоила и в логово свое волочет для надругательства с изощренным использованием посторонних предметов.

— Точно говорю. У ней туфлей энтих от стены до стены полки забиты. Из которых хмельное употреблять велит, которые целовать или что похуже, и по дням недели у ней все, по сезонам. На Пасху, к примеру…

— Славненький какой, а глазоньки си-иние… Пропал соколик…

— У ней женихов энтих от стены до стены. Рыжего она подле позапрошлого определит… Да помнишь, заграничный такой весь, пристав вроде… Вот так вот, в сон чародейский вгонит — и на полку…

Семен Аристархович тоже слушал, иногда поддакивал. Это когда глазонек очередной уездной красотке не строил.

Изрядно утомившись променадом, я мечтала забиться в уголок, накрыться одеялом с головою и…

— Вас сожгут, Попович, — предупредил Крестовский серьезно. — На базарной площади.

— Как ведьму? Так это в старину и не у нас было.

— Заграничные веяния доходят в Берендию с некоторым опозданием.

— Тогда… — Я помахала приветственно Федору на козлах коляски, забыв даже ненадолго, что он крыса и враг. — Тогда завещаю вам свои туфли, от стены до стены.

— И женихов.

— Как пожелаете. А вам зачем?

Шеф лишь мечтательно вздохнул.

За круглым столом Ордена Мерлина могло расположиться сто пятьдесят рыцарей, но это в стародавние времена процветания, сейчас их было всего девять, от этого столетня скукожилась до невпечатляющих размеров. То есть, разумеется, это был не сам с гол, а астральная его проекция, сотканная в иллюзорном тонком мире на самой границе сна и яви. Но не суть. Грегори, сын Илии, распластанный на каменном круге, об этом вовсе не думал. Девять островных чародеев работали над ним одновременно. Молодой человек ощущал то нестерпимый жар, то болезненный холод и нескончаемую вибрацию, тоже довольно неприятную. Он терпел, без интереса прислушиваясь к беседе, которую вели рыцари меж собой.

— Почти готово, артефакт полностью восстановлен. Что скажете, мастер? Выпустим в мир нашего подопечного?

— Рано. — Голос предводителя звучал гулко, как колокол. — Пусть берендийский выскочка проиграет, и тогда…

— Этот даже не чародей.

— Тем ощутимее щелчок по носу получит наглец, посмевший нас в чем-то упрекать.

— Но, мастер, тьма уже доказала свою силу, уничтожив нашу работу. Сможет ли наш подопечный, даже при условии, что нынешний артефакт гораздо мощнее…

Предводитель скрипуче рассмеялся.

— Не будем делать ошибок, недооценивая соперника. Господин великий берендийский чародей явит свою силу и потреплет хтоническую тьму. Грегори останется лишь нанести финальный победный удар. Разумеется, он справится. А чтоб уверенность в этом была абсолютной, на сей раз мы довольно небрежно подчистим его память.

— О мастер, — разнеслось многоголосно, — вы столь хитроумны…

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ, в коей убийство в благородном семействе будто бы раскрывается по свежим следам, а некоторые привычки уездного купечества способны фраппировать даже видавших виды сыскарей

Вина учинившего какое-либо преступление, а с тем вместе и мера следующего аа сие наказания увеличиваются по мере того: чем более было умысла и обдуманности в действиях преступника; чем выше были его состояние, звание и степень образованности; чем более противозаконны и безнравственны были побуждения его к сему преступлению; чем более лиц он привлек к участию в сем преступлении…

Уложение о наказаниях уголовных и исправительных, 1845

Хоромы Бобруйских на Гильдейской улице были всего в получасе езды, и время это я употребила с пользой. Семен Аристархович как бы дремал, не забывая похрапывать, но губы его шевелились четко. «Жужа» бормотала мне в ухо зоринским басом: