В столь же восторженных тонах газеты писали о звезде акробатики Лиго Ставене.
Лишь Антон Пульвер почти не упоминался.
Разбирая бумаги, Жильцони вновь вернулся мыслями к загадочному выбору длинного Бига. В выборе электронного гиганта был, безусловно, какой-то скрытый смысл — каждый из его избранников оказывался теперь первым в своем роде. Но только причем здесь физика? Причем уравнение мира?
Шли годы, однообразные словно пики Скалистых гор. Жильцони был теперь бел, как лунь. Его выцветший от времени взгляд не мог долго останавливаться на одной точке. Долгие часы, сидя в комнате, Альвар блуждал глазами по стенам, строчкам раскрытой книги, формулам, не в силах сосредоточиться.
Он все реже покидал свое пристанище, предпочитая даже голодать, чем выйти на улицу.
Надежда завершить единую теорию поля давно уже рассеялась. Калькулятор покрылся пылью — Жильцони месяцами не касался его клавиатуры. Он занимался только тем, что прилежно копил газетные статьи о своих питомцах — так Альвар называл в мыслях избранников длинного Бига. Каждый из них был теперь национальной гордостью, за исключением Антона Пульвера, Память его, видимо, повредилась в результате воздействия цеона. А что представлял собой Пульвер без своей феноменальной памяти?
Так или иначе Биг по-своему прав, выбрав именно их…
Время от времени Жильцони делал записи в дневнике, занося туда отрывки воспоминаний, а также скудные происшествия, которые время от времени скрашивали его монотонное прозябание.
Кончена жизнь, думал он, перелистывая дневник. В чьи руки попадет этот свиток страстей и заблуждений? Кто будет листать эти исчерканные страницы, и доищется ли он смысла в них? Или, скользнув равнодушным взглядом, закроет тетрадь? И подумает: вот бессердечный человек. Он все принес в жертву несбыточной надежде. Никого не щадил — ни себя, ни других. Да полно, стоят ли все теории мира одной слезинки, одной загубленной человеческой жизни?
И не сможет крикнуть Альвар:
— Если я и заблуждался, то искренне. А разве искренность в заблуждении не снимает половину вины?
Но Альвару Жильцони суждено было пережить еще одно сильнейшее потрясение.
Как уже говорилось, когда случился взрыв и Воронье гнездо вспыхнуло, Альвар успел выхватить из огня самое для него ценное — архив, бумаги с записями. Груда блокнотов и рулонов перфоленты возвышалась ныне в углу стола внушительной пирамидой.
Много раз Жильцони давал себе слово разобрать эту груду, но каждый раз останавливался на полпути: духу не хватало.
Однажды он все же вооружился терпением и начал с верхушки пирамиды. Для чего, спрашивается, он тащил эту груду на себе там, в Скалистых горах, согласный скорее умереть, чем расстаться с нею? Альвар мог заставить Исава нести эту тяжесть, но тогда погиб бы Лиго Ставен. Альвар этого не сделал.
Странный предмет привлек внимание Жильцони. Он долго вертел в руках шестигранный вытянутый блок, похожий на карандаш Ах, да, это ведь блок биопамяти. Штука, которую изобрели во время его пятнадцатилетнего отшельничества.
Что может быть записано на этом блоке? Не все ли равно?
Жильцони размахнулся, чтобы выбросить блок в корзину для мусора, но какая-то сила удержала его. Он лениво сунул блок в воспроизводитель. — …Люди — серые тени. Временами, когда вспыхивает боль, они кажутся мне совсем одинаковыми, и я не могу отличить их друг от друга.
До ужаса знакомый голос. Но чей — Альвар не мог припомнить, как ни силился.
— Я не могу отличить и сна от яви, — продолжал тот же голос. — Сон и действительность настолько переплетаются, что это приводит меня в отчаянье. Может быть, таков удел каждого человека? Надо спросить у хозяина, он знает все. Но я не решаюсь…
Спросить у хозяина! Ну конечно, это Исав. Записи его биотоков.
— В последние дни, я заметил, хозяин снова не в духе, — продолжал бесцветный голос Исава. — Такие периоды, не знаю почему, совпадают с обострением моего недуга. Возможно, эти явления связаны между собой.
«А Исав, оказывается, поумнее, чем я считал», — подумал Жильцони.