Когда я проснулся, в комнате было темно Однако в доме напротив горел свет — штора была похожа на светящуюся шахматную доску, — и поскольку число светлых клеток на ней увеличивалось, я понял, что близится утро.
Стоило пошевелиться, и тотчас — острая боль. Все-таки я дотянулся до кнопки, и квартира наполнилась музыкой. Легче мне от этого не стало — боль не ушла.
Я взял с ночного столика конверт с письмом, пришедшим неделю назад. Я знал его наизусть:
Итак, никаких иллюзий. Я даже вычислил дату собственной смерти: между 10 и 15 мая Меньше чем через месяц.
С трудом добравшись до кабинета, сел за письменный стол, заваленный графиками, рисунками, микрофото — быть может, сейчас в последние дни или часы, мне все-таки удастся сделать нечто.
Такое, что повернет непреложный ход событий.
Из невеселых размышлений после очередной бессонной ночи меня вырвал резкий звонок: вызывала Филадельфия.
В голове мелькнуло: Ричард! Он умер месяц назад. И вот, после целого месяца молчания, меня снова вызывает Филадельфия!
Я услышал знакомый голос. Ричард извинялся, что так долго не давал о себе знать. Но он не терял времени и уже ходатайствовал за меня перед Венской комиссией. Пока, правда, безуспешно, однако он считает, что еще не все потеряно.
Ясно, что Ричард меня обманывает: просто ему не хочется отнимать у меня надежду — единственное, что мне осталось на эти последние две недели.
…Покончить с собой? Дурацкий патетический жест — самоубийство перед смертью. Впрочем, мне непременно нужно что-то совершить. А в этом есть элемент бунта. Правда, бунта, лишенного смысла. Но когда от смерти уже нечем заслониться, ничего другого не остается.
Я долго сидел и думал про все это. Стемнело, но я не зажигал света. И вдруг — верно, уже посреди ночи — услышал, как под окнами затормозил автомобиль. На лестнице раздались шаги, и кто-то нетерпеливо забарабанил в дверь.
Я взял палку и заковылял в переднюю. Это была Кристина, моя ассистентка. Она схватила меня за руку и закричала:
— Чудо! Свершилось чудо! Идем быстрее! Сам увидишь!
Я не стал ничего спрашивать и повернулся к своей инвалидной коляске, но Кристина подхватила меня и чуть ли не на своих плечах поволокла вниз к машине.
Я понимал, что сейчас она ничего не расскажет. Путь мы провели в молчании. Я даже забыл про боль. Машина остановилась перед нашей лабораторией, освещенной, несмотря на поздний час. Кристина помогла мне войти в здание.
Столы, как обычно, были заставлены колбами с культурами тканей, на которых мы выращивали вирусы. Препарат, обработанный нейтронами при частоте электромагнитного поля 12866 мегагерц, был уже в электронном микроскопе.
Я заглянул в окуляр.
И увидел то, о чем мечтал столько лет!
У каждого из вирусных телец, четко различимых на зеленоватом фоне, были одни и те же точно нанесенные нейтронами повреждения!
Кристина металась по лаборатории, хлопала в ладоши и что-то кричала.
Я не мог оторваться от микроскопа.
Нет! Не все потеряно!..
С утра моя комната была наполнена звоном. На распределительном щите видеофона непрерывно зажигались и гасли контрольные лампочки. Я не мог ни на минуту выключить аппарат — меня вызывали из разных городов, допытывались о подробностях, требовали новые данные.
Около одиннадцати позвонила Филадельфия. Ричард поздравлял с успехом. Радость в его голосе была неподдельной: теперь можно не сомневаться в положительном решении Комиссии! Внеочередное заседание для пересмотра моего заявления назначено на завтра!
Я просидел перед стереовизором до глубокой ночи, переключаясь с одного канала на другой. Меня интересовали только последние известия. В каждом выпуске на экране рано или поздно появлялось сконструированное мною устройство и магическая цифра «12866» — частота электромагнитного поля, при которой поток нейтронов, действуя избирательно, уничтожает опаснейшие из известных человечеству вирусов.
Сегодня вечером мне сообщили по видеофону из Вены: Комиссия решила вопрос положительно! Первого мая я должен быть в Париже, в клинике профессора Тибо!