НФ: Альманах научной фантастики. Выпуск 2

С Лемом-драматургом наш читатель познакомится впервые. Впрочем, Лем и начал писать пьесы совсем недавно. Пьесы его написаны для телевидения. Главный герой большинства из них — профессор Тарантога — знаком нам по «Звездным дневникам». В драматургии Лема мы наблюдаем характерное, сугубо «лемовское», сочетание смелой и удивительно щедрой фантазии с подлинно современным по типу научным мышлением сверкающего, будто беззаботного юмора с глубокой философской мыслью.

Профессор Тарантога в «Странном госте» кажется поначалу чудаковатым, даже наивным и слишком уж легковерным. Его молодой секретарь, магистр Сянко, хоть звезд с неба явно не хватает, но судит о вещах как, будто более здраво и трезво. Но поверхностный, обывательский здравый смысл никогда не помогал постичь истинную сущность явлений. В конце концов, если верить этому самому «здравому смыслу», то ясно будет, что Солнце вращается вокруг Земли, а не наоборот: ведь люди твердо стоят на Земле и никакого вращения не чувствуют, а Солнце на наших глазах каждый день восходит и заходит. Вот и верь после этого астрономам!

Однако что же из этого следует в данном конкретном случае? Что странный гость и вправду приходил к профессору Тарантоге? Нет; так же, как не следует из этого и то, что профессор звездной зоологии Тарантога действительно живет сейчас в Польше. А вот Станислав Лем, к счастью, живет в одно время с нами — и приучает своих читателей мыслить смелее, шире. Помогает силой своего искусства ощутить, что мы живем в мире непрерывно меняющемся, раскрывающем все новые грани и перспективы. Заставляет задавать самим себе вопрос: «Что было бы, если…?» — вопрос, на котором строятся многие произведения современной научной фантастики.

Джек Финней О ПРОПАВШИХ БЕЗ ВЕСТИ

— Войдите туда, как в обычное туристское бюро, — сказал мне незнакомец в баре. — Задайте несколько обычных вопросов; заговорите о задуманной вами поездке, об отпуске, о чем-нибудь в этом роде. Потом намекните на проспект, но ни в коем случае не говорите о нем прямо: подождите, чтобы он показал его сам. А если не покажет, можете об этом забыть. Если сумеете. Потому что, значит, вы никогда не увидите его: не годитесь, вот и все. А если вы о нем спросите, он лишь взглянет на вас так, словно не знает, о чем вы говорите.

Я повторял все это про себя снова и снова, но тому, что кажется возможным ночью, за кружкой пива, нелегко поверить в сырой, дождливый день; и я чувствовал себя глупо, разыскивая среди витрин магазинов номер дома, который я хорошо запомнил. Было около полудня, была Западная 42-я улица в Нью-Йорке, было дождливо и ветрено. Как почти все вокруг меня, я шел в теплом пальто, придерживая рукой шляпу, наклонив голову навстречу косому дождю, и мир был реален и отвратителен, и все было безнадежно.

Во всяком случае, я не мог не думать: кто я такой, чтобы увидеть проспект, если он и существует? Имя? — сказал я себе, словно меня уже начали расспрашивать. Меня зовут Чарли Юэлл, и работаю я кассиром в банке. Работа мне не нравится; получаю я мало и никогда не буду получать больше. В Нью-Йорке я живу больше трех лет, и друзей у меня немного. Что за чертовщина — мне же в общем нечего сказать. Я смотрю больше фильмов, чем мне хочется, слишком много читаю, и мне надоело обедать одному в ресторанах. У меня самые заурядные способности, мысли и внешность. Вот и все; вам это подходит?

Но вот я нашел его, дом в двухсотом квартале, старое, псевдомодернистское административное здание, усталое и устаревшее, — признать это оно не хочет, а скрыть не может. В Нью-Йорке таких зданий много к западу от Пятой авеню.

Я протиснулся сквозь стеклянные двери в медной раме, вошел в маленький вестибюль, вымощенный свежепротертыми, вечно грязными плитками. Зеленые стены были неровными от заплат на старой штукатурке. В хромированной рамке висел указатель — разборные буквы из белого целлулоида на чернобархатном фоне. Там было 20 с чем-то названий, и «Акме. Туристское бюро» оказалось вторым в списке между «А-1 Мимео» и «Аякс — все для фокусников». Я нажал кнопку звонка у двери старомодного лифта с открытой решеткой; звонок прозвенел где-то далеко наверху. Последовала долгая пауза, потом что-то стукнуло, и тяжелые цепи залязгали, медленно опускаясь ко мне, а я чуть не повернулся и не убежал, — это было безумием.