НФ: Альманах научной фантастики. Выпуск 21

— Это уже в тебе говорит агроном. Даже не главный, а так… рядовой совхозный. У которого план в килограммах мяса на потраченный килограмм фуража. Смешно требовать от науки задач ближнего прицела. Никто не может предвидеть, что вырастет из доказанного мной факта.

— И все же ради чего твои опыты? — настаивал я.

Олег секунду помолчал. Но я бы разочаровался в нем, это был бы просто не Олег, если бы он в конце концов не нашелся с ответом. Если я чему и удивился, так это неожиданно примиренческой позиции:

— Ты ведешь себя, как я когда-то на заре нашего знакомства. Зачем ссориться? При нашем-то положении? У каждого свои заслуги и своя работа. Оставим тему нашим детям.

Упоминание о детях вывело меня из себя, я едва удержался на нейтральном тоне:

— Погоди минутку, Олег. Постарайся как-то прочувствовать то, что я скажу. Иначе оно бесполезно.

Олег насторожился. А я тянул, чтобы самому до конца уяснить, Что собирался сказать. Ибо на этот счет нет критериев: правоту личности мы понимаем каждый по-своему. Не всегда по совести. Подчас пасуя перед фактом нечаянно навязанной чужой воли. И когда действительно нужно бороться за человека против него самого, мы застенчивы и стеснительны до преступления. Все правильно. Все так. И как ученый Олег, безусловно, прав. Нельзя завязывать науке глаза и давать в руки ножницы в надежде дождаться нужной безделушки с веревочки, как в известном аттракционе “Подойди и отрежь!”. Бессмысленно заталкивать науку в рамки сиюминутной необходимости, заданности. Побочные результаты часто важнее искомых. И все-таки самое страшное — холодное любопытство и азарт, когда человек с равнодушным сердцем режет и шьет живое по принципу “что получится?”. Этакая современная биоалхимия на уровне просвещенного ведовства! Впрочем, слова, которые я для него приготовил, остались во мне: он их все равно не поймет, да и не надо. Я должен был оказать Олегу иную помощь: я должен впустить обыкновенное человеческое счастье в его тщательно отделанный грот. Счастье — даже ценой разбросанных по комнатам игрушек, сверзившейся с буфета корейской вазы и стыдливо торчащих с батареи детских штаников!

— Я пойму, Олег, — сказал я, — и даже прощу, если ты построил свою трехголовую образину в честь сказки. Сознайся, тебе хотелось, чтоб у моей Алены и у других детишек резвился в клетке ручной дракончик, а? Совсем крохотный и безобидный Змей Горыныч, а? Ну скажи, что ты вспомнил о чуде?

— Фу, какая пошлость! — рассердился Олег. — Мы все помешались на чуде, от жажды чуда, в угоду чуду! Ты мне смешон, идеалист несчастный!

Вдруг в лобовое зеркало при мерцающем свете приборной панели я заметил какое-то движение на заднем сиденье. Сова лежала на спине с безжизненно разбросанными крыльями и полусогнуто приподнятой вверх когтистой лапой. И вот в тот момент, когда она подтянула одно крыло и стала опускать лапу, на сиденье, повторяя общий контур ее позы, оказалась девочка лет двенадцати в ладном ситцевом сарафанчике, в блестящих туфельках и странной формы мотоциклетных очках. Она вместо совы лежала теперь на спине, разбросавшись, неудобно подогнув тонкую девчоночью ногу. Проследив мой взгляд, девочка выпрямилась, быстро прикрыла рукой исцарапанную коленку, обтянула сарафан. В какой-то момент я успел уловить, как сова, бледнея, еще просвечивала сквозь не сразу сгустившееся человеческое тело: обе фигурки целый миг существовали вместе, будто на испорченной фотографии с дважды зафиксированным изображением, пока пернатая не исчезла вовсе.

Я резко нажал тормоз, ударился грудью о руль, но зеркало бесстрастно отразило все то же: в машине сидела незнакомая девочка.

— Сколько времени? — деловито спросила она.

Я автоматически взглянул не часы, успел перехватить отчаянное изумление в глазах Олега и даже мысленно поправил: “Надо говорить, который час?” — прежде чем ответил:

— Четверть второго.

— Ух ты! Старая Стешиха убьет меня за опоздание!

Она отперла дверцу, вышла, посмотрела на звезды, сделала шаг к обочине.

— Постой, какая Стешиха? Куда ты? — закричал я, выскакивая следом.

— Некогда мне. Потом. Я тут близко! — возразила девочка.

— Ничего не понимаю. Да кто же ты в конце концов?

Она вернулась немного:

— Не время объяснять, успеется. Ты в следующий раз убирай свет. Очень больно.

Она подпрыгнула, раскинула руки, сжалась и, мгновенно уменьшившись, взлетела в ночное небо совой. Это было чудо полета. Она парила по кругу на недвижных крыльях, в легчайшей кольчужке удивительного оперения, беззвучно и точно вписанная в ночь подобно Духу Воздуха.

— Не бойся, я приду! — донеслось из темноты.

Сзади бабахнул выстрел.

Я обернулся, прыгнул и успел пригнуть ружье к земле до того, как прогремел новый выстрел. В ногу мне что-то ударило, но боли я сгоряча не почувствовал.

— Ты… — Я запнулся. Даже спасительная во всех случаях брань не шла в голову.

— Идиот! Не догадался придержать дверцу! — прорычал Олег. — Может, единственный в жизни шанс…

Я все еще тянул на себя горячие дымящиеся стволы, а сам прислушивался. Нигде не было ни шороха, ни падения, ни стона ни крика А полет у сов совсем беззвучный…