НФ: Альманах научной фантастики. Выпуск 29

— Как зачем? — возразил он с жаром. — Это новый шаг в философской мысли, стало быть, это будет споспешествовать развитию наук, процветанию человечества и дальнейшему совершенствованию мира. А разве не есть это главная наша с вами забота?

— Простите, — сказал я, — но ведь вы доказали, что мир уже совершенен. Что же добавит ваша публикация?

— Хм, действительно, — произнес он и задумался. Затем сказал с воодушевлением. — В чем-то вы, конечно, правы, однако недооцениваете живой и конкретной борьбы за совершенство.

Очень может быть, подумал я, чуть заметно кивая.

— За доказанное еще надо бороться, — его глаза сверкнули.

— Да, да, — сказал я поспешно, — я полностью с вами согласен.

— Так значит, поможете мне издать это?

— Знаете что, сходите-ка лучше а каком-нибудь популярный журнал. Работа ваша написана забавно, легко, ее можно будет выдать за шутку. Ну, а кому надо, разберется.

— И вы думаете, там возьмут?

— Вообще-то думаю, нет.

— Так что же делать?

— Не знаю. Как видите, мир вовсе не совершенен.

— Но вы-то так не думаете?

— Как раз думаю, — выпалил вдруг я. И тут я начал почему-то говорить о тщете бытия, о суетности, о горестях и боли, о предательстве и лицемерии, о наушничестве и подхалимстве, о низости и грязи, о бессмысленности темных и тусклых лабиринтов жизни.

Мой собеседник несколько секунд смотрел на меня словно бы с испугом. Затем лицо его просветлело, и он сказал:

— Ах, это просто у вас сейчас такое настроение.

— Возможно, — устало согласился я, — какое может быть настроение, когда девушка, единственная на свете, скажет вам вдруг, что не любит вас…

— Простите, — он кашлянул, — не об Алевтине ли Кузьминичне речь?

На секунду я потерял дар речи.

— Откуда вы знаете ее имя? — выдавил я, придя в себя. Он рассмеялся:

— Если я скажу, что изучал вашу биографию и, стало быть, знаю имя вашей жены, вы ведь все равно мне не поверите.

— У вас своеобразный юмор, — только и мог я сказать. Он ничего не ответил.

— Скажите, — я взглянул на него, — вы действительно верите в совершенство мира?

— Видите ли, вопрос о вере отпадает сам собою, коль скоро это строго доказано, — ответил он со сдержанным достоинством. — Добавлю к тому же, — он слегка наклонился ко мне и заговорил тихо, — что и Спиноза, и Лейбниц одобрили мою скромную работу. Готфрид-Вильгельм — мне случилось беседовать с ним в библиотеке ганноверского герцога — был просто в восторге. А вот со стариком Вольтером пришлось крепко поспорить.

А он все-таки псих, подумал я запоздало и забормотал, глядя в сторону:

— Да, да, Вольтер, конечно…

— Ну что ж, не буду вас больше задерживать. — Он встал.

— Я вас провожу. — Я тоже поднялся.

Мы спустились по лестнице, вышли на ступеньки перед зданием. Бледное солнце готовилось скатиться за высокие дома на той стороне реки. Мой спутник рассеянно взглянул на него и сказал:

— Да, мне уже пора. Вот и хорошо, подумал я,

— Благодарю вас, любезный мой друг, — произнес он несколько высокопарно, вновь поворачиваясь ко мне и протягивая руку.

— Что вы, не за что, — невнятно сказал я, протягивая свою.

— О нет, есть за что. Вы невольно подтвердили еще один мой вывод, и очень важный. Вмешательство в прошлое с помощью таких хрупких инструментов, как оригинальные мысли, например, невозможно также и потому, что оно, это самое прошлое, надежно защищено толстой скорлупой собственного самодовольства и тупости. Блаженна глупость, как сказал мне однажды Деэидерий Эразм в славном городе Роттердаме. Истинно так. Похоже, это относится к любой эпохе. Конечно, всегда находятся тонкие люди вроде того же Эразма или Спинозы, да они, как известно, погоды не делают. Впрочем, всему свое время. Не так ли должно быть в совершенном мире?

Я пожал плечами.

— Мне кажется, — сказал он, глядя мне прямо в глаза и словно бы изучая меня, — что вопросы, о которых мы так славно потолковали, еще долго будут вас занимать.

— Не исключено.

— Что ж, всего вам доброго и прощайте. Тут я заметил, что все еще держу в руках пегую папку. Ее тесемки болтались.

— Ваша работа, возьмите.

— Ах, да. — Довольно небрежно он сунул свой труд под мышку и легко сбежал по ступенькам. Белый лист выскользнул из папки и, дважды кувыркнувшись, спланировал на нижнюю ступеньку. Я спустился и поднял его, но окликать уже было некого. А. Макушка успел ввинтиться в толпу прохожих и исчезнуть из глаз.

Из задумчивости меня вывел голос Чингиза. Он поднимался по лестнице, румяный и счастливый. Из его портфеля торчал еще влажный дубовый веник.

— Ты чего это здесь торчишь, Саша?

— Так, провожал одного чудака.

— А, того самого. Я его сейчас встретил. Чего он хотел?

— Сказать честно, я так и не понял.

Механически я бросил взгляд на лист бумаги, который все еще держал в руке, и вдруг заметил какой-то текст — несколько строк. Буквы выглядели странно. Они слегка мерцали подобно цифрам в электронных часах. Я впился глазами в бумагу. Вверху красовался причудливый вензель, ниже было написано: