НФ: Альманах научной фантастики. Выпуск 33

Что сказал Аркадию этот врач, когда отшумели санитарки, отвосклицались посетители? Ей и только ей нужна была помощь, а не вашему этому! Озверелый эгоцентрик! Правильно сказал, все правильно. Подсудимый возражений не имеет. Никогда он себе не простит, никогда. Если она умрет, уйдет и он. А впрочем, не верьте этому подсудимому, граждане судьи, он привычно обманывает вас.

Пусть от лживой, ленивой и подлой совести моей уносят волны стыда.

Он останется жить, граждане судьи, он труслив и до безумия любит себя. Он не посмеет. Только жить ему будет очень плохо. А когда он жил хорошо?

От рабской и низкой привычки жить лишь бы жить — пусть уносят волны стыда.

А вот в холодном тумане нарисовался Аркадий. Милый Аркашка, но и он тоже оттуда, из прошлого.

Пусть уносят волны стыда.

— Я уезжаю, — сказал Аркадий. — Ты остаешься?

— Да.

— А почему не там? — Кивок на больницу.

— Там родные, настоящие больные.

— Ага, — он помялся. — Но ты это, не очень… люди встают и после тяжелейших инфарктов!

Игорь Исаич ничего не ответил. Аркадий засуетился, выдергивая из кармана книжонку с пестрой обложкой.

— Это твоя. Сборник фантастики.

— Оставь себе. На дорогу, в поезде. Зачем мне фантастика?

Аркадий хмыкнул, вздохнул, попрощался и ушел, зажав под мышкой книгу.

Пусть уносят волны стыда.

Эдуард Геворкян Чем вымощена дорога в рай?

1

Праздник начался утром.

Еще не весь снег растаял в горах, и прохладный ветер иногда становился пронизывающим. Майское нежаркое солнце выползло из-за вершины Шварцхорна и светило в глаза. Канат, протянутый над головами, был неразличим — в синем небе словно без всякой опоры кувыркался и плясал канатоходец. Его красные гетры и зеленый костюм казались вырезанными из цветной бумаги.

К подножию темной громады Шварцхорна светлыми бусинами одна за другой тянулись открытые платформы. Оттуда туристы поодиночке и группами добирались сюда, на ровную площадку, зажатую между обрывом и склоном. К склону лепились гостиничные коттеджи и дома жителей долины.

Мимо прошла группа, ее вел юноша в куртке с эмблемой экскурсионной службы. В свое время и мне довелось выслушать обстоятельный рассказ о славных традициях, о том, как вот уже много веков здесь празднуют приход весны; о том, как суровые горцы в те решительные, но скоротечные времена прекращали недозволенную охоту во владениях жестоких баронов и собирались здесь, соревнуясь в гибкости тела, силе кулака и остроте глаза. И бароны, умерив нрав, снисходили до общего веселья.

Сегодня, как всегда, праздник начался состязанием канатоходцев. Продолжат лучники. На склоне народ уже толпится у большого, слепленного из глины и веток осла. Самые нетерпеливые рвутся перепрыгнуть через осла, не касаясь его руками. Нетерпеливых осаживают и придерживают — всему свое время, туристы только прибывают, зачем же портить людям настроение, не каждый день они могут попасть на «Эзельфест».

Обычно после праздника Эдда уговаривала меня идти на штурм Шварцхорна. Я добирался до снегов — почти середина горы — и безнадежно скисал. Эдда тормошила меня, соблазняла красотами ледяных пещер, сердилась, говорила, что я нарочно, а я отдувался, втягивал в себя заметно разреженный воздух и кивал, соглашаясь. В детстве мне удалили верхушку правого легкого. Горы были не для меня, а я не для гор. Эдда не знала об этом, да так и не узнала.

Четвертый май я приезжаю сюда с надеждой, что она вспомнит о празднике, и я встречу ее, выясню наконец все. У меня было много вопросов, но со временем они растаяли, остался только один: почему она ушла?

Три года, три последних года в поисках меня сопровождал Бомар. В колледже он был самым худым, тогда к нему и прилепилась кличка Пухляш, в насмешку. Но прозвище оказалось пророческим — Пухляш с годами стал тяжел на подъем, появилась одышка, а весу в нем под сто, если не больше. Обычно я вызывал его за неделю до праздника, и он героически сопровождал меня. В этом году не смог. «Заболела мать, — сказал он, глядя мимо экрана, — врачи, анализы…» «Не могу ли я быть полезен? — спросил я. — Как это матушку Бомар угораздило заболеть?» «Надеюсь, все обойдется», — ответил он. «И я надеюсь, — сказал я. — Непременно наведаюсь к матушке Бомар на знаменитые пироги с голубятиной». «Ты уже восемь лет обещаешь», — со странной интонацией сказал он.

Поэтому сейчас я один. Праздник только начинается, народу еще мало. Сижу на камне и не решаюсь подняться, начать пустое кружение. С Пухляшом было легче. Наверно, в глубине души я побаиваюсь встречи с Эддой. Вдруг не о чем будет говорить? А Пухляш внушал уверенность в том, что все будет хорошо. Он молча топал рядом, односложно отвечал на вопросы, невозмутимо разглядывал встречных и громко сопел, если приходилось идти в гору. После праздника он немногословно прощался и улетал домой.

Надо непременно позвонить матушке Бомар, в самое ближайшее время, а еще лучше — слетать к ней в гости, на пироги.