НФ: Альманах научной фантастики. Выпуск 5

Ларисины зубки мелко стучали о край граненого стакана и крупные капли воды расплывались на ее коричневой кофточке темными пятнами. Она долго не могла отдышаться и все еще вздрагивала. Немного успокоившись, она достала из кармана пудреницу, но, увидев свое красное опухшее лицо, опять разрыдалась открыто и горько.

Произошло же вот что.

Лариса встретила в коридоре Ивана Фомича. Она поздоровалась с ним и прошла мимо. Иван Фомич проводил ее взглядом и вдруг позвал:

— Можно вас на минуточку?

Лариса обернулась и, увидев, что Пафнюков машет ей рукой, подошла к нему.

— Что-то давно вас не видно. Вы не болели?

— Каждый день бываю здесь, Иван Фомич. С девяти до пяти.

— Так-так. Ну, и что же вы здесь делаете каждый день?

— Когда что…

— Вы как будто еще где-то учитесь?

— В библиотечном институте, на втором курсе.

— Молодец какая! Прямо молодец. Да и куда теперь без образования? Все учатся. Но, кроме учебы, есть еще и работа. Вы меня понимаете? Евгений Осипович здесь многих разбаловал. Распустил! И вас, милая, в том числе. Да, да, я все знаю! Запомните, я лодырей и дармоедов в своей лаборатории не потерплю!

Иван Фомич грозно взмахнул рукой и прошел к себе.

А Лариса осталась стоять в коридоре.

…Михаил сжал зубы и тихо сказал:

— Пойдем домой. Я провожу тебя.

Они вышли на улицу. Было холодно. Но свежий запах весны уже щекотал ноздри.

Михаил мучительно не находил слов, хотя чувствовал, что Лариса ждет, когда же он что-нибудь скажет.

— Правда, что ты работал в цирке? — наконец спросила она.

— Правда.

— Почему ты ушел?

— Захотелось настоящего дела.

— А там было не настоящее?

— Не знаю… Мне казалось, я могу делать что-то большее, чем выдумывать новые фокусы.

— Там, наверное, было много красивых женщин? Гимнастки, наездницы… акробатки? И ты, наверное, жалеешь, что ушел из цирка? Правда ведь, жалеешь?

— Единственное, о чем я жалею, это о смерти Евгения Осиповича. И всегда буду жалеть.

— Он был хороший… Очень хороший! Все остальные и мизинца его не стоят… Тебе, наверное, сейчас очень трудно? После вольной цирковой жизни попасть к нам…

— Кто тебе наболтал о вольной цирковой жизни? Это такая же работа, как и всякая другая.

— Такая же? Ты что, и номерок там снимал?

— Нет.

— Ну, а теперь снимаешь!

— Как будто дело только в этом.

— Конечно, нет! Я имею в виду интриги, сплетни…

— Это ты везде найдешь… И в цирке тоже… Если, конечно, будешь искать. А не будешь — поймешь, что это не главное, а наносное, как пена в половодье.

— Собираешься читать мораль?

— Нет… Сколько тебе лет?

Она помедлила и ответила как-то недоуменно и тихо:

— Девятнадцать… А что?

— Просто я гораздо старше тебя.

— Ну уж! Сказанул. Тебе двадцать пять?

— Двадцать восемь.

— Все равно! Видали мы таких стариков…

Быстро спускался вечер. Разлапистые черные ветви деревьев на фоне побледневшего неба казались абстрактными композициями.

— Давай, — Михаил взял ее за руку, — пообедаем где-нибудь.

Она покорно пошла за ним.

— Меня, наверное, уволят, — сказала Лариса, когда они вышли на Большую Грузинскую. — И скоро…

Грохот и лязг трамвая заглушил ее слова. Между темными колесами последним отблеском угасавшего дня мелькали рельсы.

— Почему ты так думаешь? — спросил Михаил, когда проехал трамвай.

— Знаю. Только мне наплевать! Уж как-нибудь устроюсь.

— А мне бы не было наплевать…

— Но ведь тебя-то не увольняют… по сокращению штатов. И диплом у тебя есть.

— Как знать… Но дело не в этом. Я так мечтал работать в настоящей физической лаборатории! А теперь все рушится…

— Ну почему?!

— Я был нужен только Евгению Осиповичу. Для остальных я так… случайный человек. Сегодня — физик, завтра — циркач. Если бы я еще поладил с Иваном Фомичом.

— А зачем ты не поладил? Ведь ты же хочешь работать у нас?

— Вот именно. Работать, а не служить. Служить от звонка до звонка можно, сколько угодно, в Москве таких мест много найдется. А вот настоящую работу мне очень трудно будет найти, к сожалению. Иди, доказывай в отделе кадров, что ты физик, когда на бумажке ты… В общем, с формальной стороны — все против меня.

— Говорят, в цирке ты получал больше?

— Да.

— А назад тебе туда нельзя?

— Можно, наверное… Только не хочется мне…

— А ты сходи к нашему директору. Или, еще лучше, поговори раньше с Урманцевым. Он человек хороший и понимающий…

— Говорил я уже с Урманцевым… Ничего он мне не обещает. Не знает, что с ним самим-то будет. Волнуется за свою докторскую диссертацию. Трудно без шефа. И вообще! Не понимаю, что с людьми вдруг сделалось. Все забились в щели, чего-то боятся, шушукаются. Неужели со смертью человека рушить все его дело? А?

— Смотря какой человек… Уж очень многое на одном Евгении Осиповиче держалось.

— Это его и погубило. Жаден он был на работу и необыкновенно расточителен на самого себя. Ты права. Делай он поменьше сам, теперь было бы легче… А так все растерялись, не знают, как дальше быть. Я несправедлив был только что, люди действительно растерялись. Не привыкли к самостоятельности. Боязнь за себя тут ни при чем. Скорее это я за себя боюсь… Куда ты думаешь пойти, если тебя действительно уволят?

— Не знаю… Была бы шея, а работа найдется. У нас безработных нет.