Ни бог, ни царь и не герой

В канцелярии он подписал бланк, чешский офицер поставил печать, и мы вышли. Знакомец опять что-то сказал конвойному начальнику, потом пожал мне руку, и не успел я опомниться, как оказался на свободе.

Кто он такой, зиминец? Предатель, у которого не совсем еще очерствела совесть? Наш разведчик? Или, быть может, хитрец из тех, что служит на всякий случай и богу и дьяволу — чья возьмет?

Ни тогда, ни после я этого не узнал. Но факт оставался фактом — от чехо-белогвардейской мясорубки я каким-то чудом спасся!

Попытка восстановить старые связи по явочным квартирам не удалась: в одном месте стояли чехи, в другом хозяин и его жена были арестованы.

Утром на рабочем поезде, со всех сторон облепленном людьми, я доехал до Китоя, — дальше разрушенный путь еще не восстановили. Там часть пассажиров остались работать на железной дороге, другие пошли вправо, к Ангаре, а остальные двинулись по полотну в сторону Усолья. Я пристроился к ним. В Усолье людей поубавилось. Попутчиков становилось все меньше и меньше, а на другую сторону реки Белой перебирался всего десяток. С нами шел старик железнодорожник, его выпустили из Иркутской тюрьмы. Этот старик откуда-то знал, что через мост из Мальты в Половину ходит ежедневно балластный поезд с песком — за Белой сильно разрушена насыпь. Только с этим поездом и можно попробовать переехать мост, пеших на него охрана не пускает.

Нам повезло: мы добрались до станции Мальта как раз в тот момент, когда последний балластный состав собирался тронуться, и старый-престарый, чиненый-перечиненный паровозишко пыхтел, набираясь сил. Два кондуктора, сопровождавшие платформы, посадили нас на песок, дали в руки лопатки, чтобы мы могли сойти за рабочих-ремонтников, и паровозик сумел, наконец, стащить поезд с места. У моста, прогудев, остановились. Подошла охрана — два солдата. Чех сел на паровоз, русский взобрался на задний тормоз и зычно гаркнул:

— Ложись!

Все легли врастяжку по балласту. Снова поехали. Миновали мост, конвой слез, и поезд полез в гору…

В Черемхово я добрался ранним вечером. Куда идти? Домой? Нельзя: может быть, за моей квартирой следят. Решил пробраться к Поповой. С тракта около Андреевских копей я свернул на линию железной дороги, где беспрерывно сновал народ, и окольным путем дошел до коммерческого училища, там квартировала Софья Феофановна. На счастье, застал ее дома.

В комнате с зашторенными окнами стоял полумрак.

— Вам чего, любезный? — спросила Попова, поднявшись из-за стола.

— Не узнаете, Софья Феофановна?

— Боже мой, Петрусь! Зарос, в лохмотьях… Но это хорошо: если я не узнала, то и другие не узнают. Однако как ты сюда попал?!

Я рассказал ей все. И только потом спросил:

— А семья моя как? Мальчишка?

Софья Феофановна не знала. Сама она, конечно, к моим зайти не могла.

— Вот что, — решительно проговорила она. — Днем теперь по городу ходить можно довольно свободно. Тебя никто не опознает. Сходи осторожно домой, проведай жену. А я пока подыщу тебе квартиру. Возвращайся пораньше, а то ночью схватит патруль.

Моя квартира находилась вблизи копей Маркевича. Кроме нас, в доме жили еще две семьи: ветеринарного врача и вдовы фронтовика с детьми. Я осмотрел дом снаружи, как будто ничего подозрительного не было. Решил сначала зайти к врачу, он к нам хорошо относился. Если не узнает, скажу, что лошадь заболела.

Вот невезенье: квартира ветеринара на замке, дверь вдовы тоже. Что делать?.. А, была не была!..

Я быстро прошел терраску и открыл дверь к себе в кухню. Она была пуста. Стояла такая тишина, словно в доме вовсе никого не было. Я повернулся вправо и решительно вошел в зальце.

Не знаю, откуда взялось у меня самообладание, как хватило сил не вскрикнуть, не броситься к жене и даже не подать виду, что я — это я.

На столе лежал мертвый сын…

Жена, убитая горем, сидела у окна, а в смежной комнате какая-то расфранченная, разодетая женщина, развалясь в кресле, нежно гладила свернувшуюся у нее на коленях болонку.

А мой сын умер…

Все во мне окаменело, налилось какой-то неподвижной тяжестью. Жена взглянула на меня — и узнала. Глаза ее расширились, но она не произнесла ни звука.

Через открытую дверь я заметил на стене соседней комнаты кобуру с пистолетом, шашку. Молнией мысль: «У нас поселился белый офицер! И вышел он ненадолго, коль оставил оружие».

Видимо, годы подполья приучили выпутываться из всяких положений чуть ли не автоматически. Это меня и спасло.

— Монтер, — выдавил я из себя. — У вас тут, сказали мне, с освещением не ладится.

Жена порывисто вздохнула.

С усилием передвигая негнущиеся ноги, я встал на табурет, дотянулся до патрона с лампочкой.

— Старый провод, вот и замыкает. — Я оборвал провод. — Принесем новый.

Не сказав ни слова жене, я вышел из дому.

ПОСЛЕДНИЙ АРЕСТ

На улице меня охватило какое-то оцепенение. Я шагал, не соображая куда, не зная, где нахожусь. Только быстро вывернувшийся на перекресток чешский конный патруль вывел меня из этого состояния.

Софья Феофановна нашла мне конспиративную квартиру.