Ни-чё себе!

Вот и озеро, тихое, гладкое, как только что залитый каток. Там и сям застыли черные семечки лодок. Пахнет свежевыстиранным бельем — целую ночь озеро жулькало свои волны и теперь гладко расстелило сушиться. Резкие крики вспарывают тишину. Над камышами снуют чайки. Там наш плотик. Вчера целый день его мастерили. Весенние ветры прибили к камышам доски и бревна, из них мы и соорудили небольшой настил, а на нем поставили для удобства скамейку.

Над камышами торчит удилище.

— Яроша.

Молчание.

— Ярошка!

Никто не отвечает. Только чайки снуют, кричат. Я засучиваю брюки, вступаю в парную воду, огибаю камыши и останавливаюсь: на узенькой скамеечке, подобрав коленки под себя, лежит Ярошка — спит. Обильная роса смочила курточку, а скамейка сухая — давно спит. Осторожно забираюсь на плотик. Мерно поплескивает вода. Под такую музыку немудрено уснуть. В бидоне пусто. Банка с червями — на боку, и ее обитатели своим ходом отправляются на корм рыбам. Подымаю удилище, оно выгибается, леска туго уходит под плотик, и из воды, вибрируя, теряя зелень, устремляется к поверхности поплавок. Еще мгновение — и вот уже весело бьется, трепещется в воздухе крупный окунек.

— Ярошка!

По лицу сына проходит мимолетное напряжение и исчезает. Спит Ярошка и не подозревает, как удачно закончился мой сон.

ВОСХОЖДЕНИЕ

На гору мы собрались неожиданно для себя. Гуляли с сыном по городу. Думали, день понадобится, чтобы осмотреть домишки, улочки и заводи моего детства, а хватило и часа.

— Пойдем на гору, — предложил Яроша.

— Мы же не готовы.

— А чего готовиться? Вон как близко.

Я глянул на запад. Цепь гор и Сугомак, главная среди них, показались мне тоже совсем рядом, рукой подать. Глянул на часы — до вечера целый день.

— Пошли, — дал я обмануть себя сыну.

По пути заглянули в магазинчик. Купили полбулки хлеба и бутылку минеральной.

— Не густо. Не пропадем?

— Не пропадем, папка.

Город пересекаем за каких-то полчаса. «Ого-о», — Ярошка останавливается. Крайняя улочка кончается горбом пригорка и обрывается крутым спуском к рябой глади верхнего озера. Цель нашего путешествия громадно высится на противоположной его стороне. Сейчас гору видно всю от заросшего густым хвойным лесом подножия до крутой безлесой вершины.

— До неба, — говорит сын.

— Полкилометра, — уточняю я и с сомнением гляжу на щупленькую фигуру сына — всего шесть лет мальцу. — Может, не пойдем?

— Ты что, папка? — он недоуменно смотрит на меня. — Я же зарядку делал, приседал.

Я теряюсь. Действительно, целый год вели разговоры, каждое утро зарядку делали. Сын даже экзамен сдал: присел с полной нагрузкой фантастическое, с точки зрения взрослого человека, число раз — пятьсот сорок шесть. Вопросов больше не задаю.

Шагаем вдоль озера по засыпанному шлаком берегу.

— Попей, — предлагаю я. — Долго идти еще.

— Не хочется что-то! — кричит Яроша, выуживая из воды гладкую ошкуренную озером палку.

И мне не хочется. Я особенно не беспокоюсь, около горы есть родник — там напьемся.

Незаметно углубляемся в лес. Ярошка важно вышагивает по лесной укатанной дороге. На голове шляпа из папоротника, в руке блестящий прохладный посох. Ни дать ни взять — путешественник.

— Пап, гляди-ка.

Впереди идет дядька. Дядька как дядька, только спина вся облеплена слепнями.

— Может, он намазался чем? — задумывается Яроша.

— А может, им черная куртка нравится?

— Может. Не, папка, а может?..

Дядька между тем сворачивает со своей крылатой свитой в сторону, и вопрос о странных свойствах его куртки остается невыясненным.

Дорога незаметно уходит вверх. Но это еще не гора. Мы только подходим к ее подножию. Пахнет сосновой смолой, грибами и еще какой-то приятной лесной прелью.

— Пап, а почему, когда у людей много всего, они не хотят этого?

Я останавливаюсь, поджидаю сына.

— Ты о чем?

— Почему, когда много воды, пить не хочется, а когда мало — хочется?

— Пить захотел?

Яроша кивает головой.

— Потерпи, сейчас к роднику выйдем.

Лес расступается, и перед нами открывается большая низина.

— Вон там, — указываю я на гряду камней на середине поляны.

— Ура! — вопит Яроша и мчится к роднику. — Давай наперегонки!

Подбегаем одновременно и останавливаемся. Воды нет.

— М-да, — тяну я. — Пересохло. Жаркое лето.

Ярошка удрученно ковыряет еще влажную землю. Вытаскиваю бутылку с водой.

— Давай это попьем, что ли?

Яроша смотрит на бутылку, потом на чащобу. Отсюда горы не видно, но чувствуется, что стена леса уходит куда-то вверх. С высоты доносится ровный и низкий гуд.

— Нет, — говорит сын, — потерплю. Наверх заберемся, там и попьем.

Мне самому хочется пить, но сын прав. При подъеме пить еще сильнее захочется.

В гущу леса, в гору уходят десятки тропинок. Только по одной из них путь относительно не труден, но я не помню этой тропинки. Что ж, пойдем наугад.

Тропинка круто уходит в гору и скоро обрывается густыми зарослями кустарника и папоротника.

— Не угадали.

— Повернем обратно, — предлагаю я. — Другую поищем.

— Пошли напрямик.

— Трудно будет.

— Пошли, — и сын по грудь проваливается в траву.