Ни дня без мысли

Мне кажется, дело в том, что булгаковская (спасибо Вулису за термин) меннипея со всей ее фантасмагоричностью оказалась ближе к советской, да и российской, действительности, чем вполне реалистические полотна его и наших талантливых современников. Сама жизнь империи в Двадцатом веке была сплошной фантасмагорией. Борьба за власть внутри правящей верхушки изучена и описана: известно, кого искоренял Ленин, кого предавал Сталин, кого сажали и расстреливали Дзержинский, Ежов и Берия. Известны даже подковерные мотивы этих расправ. Но до народа, до рядовых подданных империи эти верхушечные игры доходили в формах безумных, бессмысленных и совершенно не понятных. Лишенцы, кулаки с подкулачниками, предельщики, враги народа, космополиты, лжеученые — в эти туманно очерченные категории мог попасть каждый, либо его родственник, либо сослуживец, либо сосед. Постоянно велась с кем-то борьба, сводившаяся в конечном счете к одному: приезжали вооруженные люди, хватали безоружных и хорошо еще, если не расстреливали сразу на ближайшем пустыре. За каждым арестованным тянулся ветвистый хвост — за анекдот сажали не только рассказчика, но и тех, кто слышал, но не донес, и тех, кто донес, но все-таки слышал. Палачи не нуждались даже в плахе — миллионы людей, согласно популярной в те годы резолюции, ставили к стенке — то есть вертикальной плахой могла стать каждая стена каждого дома. Вранье стало нормой, лизоблюдство ритуалом. Это был не бал кремлевского Сатаны — это был его шабаш. Но и сами демоны диктатуры, теряя стыд и разум, дрожали и дергались в ими же созданном кошмаре.

Реализм, хоть критический, хоть социалистический, был здесь бессилен — требовалась фантасмогория.

Но сама по себе сатира, даже по булгаковски острая, не сделала бы роман таким громадным событием в общественном сознании. В нем было еще нечто, наверное, самое главное, что и обеспечило «Мастеру» долгую жизнь, любовь миллионов читателей и то трудно формулируемое, что именуется «культовостью». То, что приковало внимание бесчисленных зрителей к не самой удачной экранизации.

Что именно?

На мой взгляд, вот что.

В России, и царской, и советской, и постсоветской всегда была талантливая и честная литература, вступавшая в конфликт с властью. Она показывала подлинное лицо режима, бичевала пороки, и за всеми вариациями слышался главный мотив: так жить нельзя! Но людям-то этого мало! Повторюсь: они ведь в любом случае вынуждены жить — работать, растить детей, помогать старикам. Причем, жить не от случая к случаю, а ежедневно и ежечасно. Поэтому позарез необходимой всегда становилась литература, которая объясняла и показывала, как жить можно. Булгаковский роман — и здесь разгадка его долговечности и «культовости» — в первую очередь был посвящен именно этому.

Бороться с темной сатанинской властью бессмысленно — Аннушка вовремя разольет постное масло. Бороться с такой же темной властью земной, увы, тоже бесперспективно — раздавит без всякого трамвая. Но тот, кто не может ни жить в ладу с бесовщиной, ни меряться с ней силами, все же имеет возможность спасения. Ему остается одно: построить свой мир вне сатанинского. Этот мир во все времена держался, да и нынче держится на любви, творчестве и достоинстве. Мастер и его женщина такой мир построили. Как построил его и Иешуа, пусть ценой собственной жизни.

Мне кажется, именно эта тема сделала загадочный роман Булгакова не только великой, но и самой любимой русской книгой Двадцатого века. Мне кажется, именно поэтому миллионы людей, бросив все житейские дела, устремлялись вечерами к телевизорам, чтобы еще раз услышать навек вбитую в память самую оптимистичную формулировку эпохи — «Рукописи не горят!». Мне кажется, именно непреодолимое стремление сохранить в себе человеческое достоинство сократило и обкатало до заповеди еще одну поразительную фразу из романа: «Никогда ничего не просите — придут и сами дадут». В «Собачьем сердце» Булгаков был сатириком, едко и горько предсказавшим эпоху шариковых и швондеров. В «Мастере и Маргарите», единственной вещи, равной по масштабу его личности, он стал, вряд ли о том помышляя, позитивным пророком, учителем жизни. А настоящий учитель — он ведь всегда фигура культовая.

1/2 ГЕНИЯ

Соавторство такая же таинственная вещь, как супружество. Кто знает, что у них там творится за закрытой дверью? Кто первый, кто второй, кто предлагает, кто развивает, чье слово решающее? И — чьей рукой написаны страницы, порой даже бессмертные?