Ни кола ни двора

Позже, примерно в два часа дня, я впервые оказалась в поезде, в плацкартном, причем, вагоне, пахнущем странно и терпко, как настоящая жизнь — носками, курицей, апельсинами и сортиром в конце коридора.

Толик спал, а я сидела на его койке и смотрела, как пролетают озаренные солнцем бесконечные поля, вечные-вечные-вечные поля. И вечная моя Россия с ее оборванными линиями электропередач и уходящими в бесконечность рельсовыми дорогами, и деревнями, умирающими дольше, чем я живу.

Но я больше не злилась, что всему этому отпущено так много, а мне — так мало.

Иногда я наклонялась и целовала Толика в губы.

Солнце плясало на его золотых клычках. И я не жалела, что мы мимолетны, а поля и небеса — вечны.

Все искупала моя способность видеть и мыслить, и моя возможность лечь рядом с Толиком, пригреться и услышать звонок из дома.

Пусть бы я умерла тут же, пусть у меня разорвалось бы сердце от всего золотого, я была счастлива, и поэтому не боялась.

Я знала, что бояться нечего.