Ни океанов, ни морей (сборник)

Суть в том, что Наде один раз повезло, что она не пошла в клуб вместе с Lindurik и некой Катя-Маделью. Lindurik и Катя-Мадель веселились без Нади, сожрали каких-то наркотиков и плясали, а потом один знакомый Lindurik предложил поехать на флэт (наверное, так разговаривают клабберы или еще хуже, Володину было плевать, но представлял он себе это именно так), и дамы охотно согласились. Там хачики их угостили «Ягуаром» («Да как вы могли пить, как вы пили это ссанье с витаминками, и ходили в эти клубы для полоумных, и плясали под драм-н-басс?!») и, может, чем-то еще типа бухла и травы. Знакомый Lindurik ушел домой, и сами Lindurik и Катя-Мадель уже тоже хотели идти. Но Главный Хач считал, что никто никуда не уйдет, пока он не кинет хотя бы одну палку. Можете орать, можете прыгать в окно, он тут человек важный, ему все равно ничего не будет. Но пока его желание не будет удовлетворено, никто не уйдет, перепих, и тогда идите хоть на все четыре стороны. Сначала он был согласен, чтоб ему хотя бы просто сделали минет, но когда девушки начали отчаянно препираться, он решил, что минетом они не отделаются.

Поскольку Катя-Мадель еще была девственницей, как-то получалось так, что отвечает Lindurik.

Тут уже Володин представлял себе совсем смутно, как одна подруга решила взять удар на себя.

Две говорящие головы, снято «восьмерками» в духе сериала «Моя прекрасная няня» и прочей продукции студии «Амедиа».

Катя-Мадель: Прости, Lindurik, ты сама ведь понимаешь, я не могу потерять девственность с грязным хачом, в логово к которому мы попали по роковой ошибке!

Lindurik: Но ведь мне будет обидно, что я уйду отсюда гашеная на всю жизнь, а ты отделаешься легким предупреждением!

Катя-Мадель: Но ведь ты моя старшая подруга. А я — девственница! Если сейчас меня распечатает эта жестокая обезьяна, я никогда больше не смогу испытать радость от оргазма или в лучшем случае стану лесбиянкой, буду принимать наркотики на грязных хатах и нырять в пилотку мужиковатым бабищам! Так что, пожалуйста, давай ты дашь этому хачу, пострадай за нас обеих, а через пару месяцев уже встанешь на ноги, и мы замолчим всю эту историю. Я люблю тебя, ты моя лучшая подруга! По рукам, Lindurik?

Lindurik: Ладно, Катя-Мадель. Ты тоже моя лучшая подруга. Обними меня, пожалуйста, как же это будет нелегко. Но я вытащу нас отсюда.

И ей пришлось трахаться.

— И как же она жила дальше? Ходила себе спокойно в клубы? — спросил Володин, после того как секунд тридцать подумал над этой историей.

— Нет. Какое-то время не ходила. А потом снова начала ходить, что же делать, — ответила Надя.

В страшной тишине вращаются шестеренки жизни. Сейчас он с ужасом подставлял Надю на это место — пытаясь разгадать, что больнее ранит душу: представлять, как ее ебут или как напихивают за щеку?

Живот крутило.

Снова начала ходить в клубы, что же делать. Жизнь продолжается.

Девушки слишком просто ко всему относятся, в том числе и к сексу, наверное, это чувствовал Володин, и, наверное, эта мысль была лишним поленом в костре. Нужно было взять себя в руки и встать с ковра. Наде добираться минут пятьдесят до дома, значит, она будет, скорее всего, уже минут через десять или пятнадцать.

Володин прошел на кухню и поставил воду для чая. Вода закипела. Ополоснул чайник, заварил ройбуш, подождал очень долгие пять минут и налил себе чашку. Нади не было, Володин ждал стука в дверь каждую секунду. Выпил одну и вторую чашку и попробовал позвонить Наде на мобильник, хотя и понимал, что телефон Надин если уж сел окончательно, то навряд ли она его зарядила от пальца. Естественно, абонент не отвечал или был временно не доступен. Володин надел куртку, обулся и вышел в подъезд. Он начал было спускаться по лестнице, но тут же поднялся обратно и вызвал лифт, чтобы вдруг не разминуться с ней: Надя вверх всегда ездила на лифте.

Вот Володин спустился на лифте и вышел из подъезда.

Уже стемнело.

На улице было немного просторнее, пространство расширилось и не давило так сильно со всех сторон. Володин глубоко вдыхал и смотрел в сторону проспекта, откуда должна была прийти Надя, и еще смотрел вверх на кружащиеся снежинки и на черное небо на фоне. Подходил к концу еще один день новой жизни.

Наваждение 

Ольга надула губки и сказала, исподлобья глядя на дорогу:

— Детишков родить. С ними веселее.

Она смотрелась за рулем, как слабоумная с бубликом. Одета и накрашена — настоящая соска.

— А как же всеобщий пиздец?

— Не знаю никакого пиздеца, — ответила она.

Я смотрел через стекло на улицу. Было очень холодно. Я пару дней назад прилетел в Кемерово, и у меня чуть лицо не треснуло, так было холодно. И сейчас смотрел из автомобиля на улицу, на этот обжигающий снег, заледенелые урны и тротуар и вжимался в кресло. Наверное, так холодно бывает только в открытом космосе.

— Мне кажется, что он не за горами, — сказал я рассеянно.

С Ольгой я мечтал переспать, когда мы вместе учились. У меня, помню, просто зубы сводило от желания. А она говорила: «На гуманитариев у меня не встает». Как же она меня тогда бесила своей тупостью, но как же я хотел ее.