Ни при каких обстоятельствах

– Никогда не любил немецких композиторов, а из трёх иностранных языков, которым меня учила мама, немецкий нравился меньше других, – начал он говорить и осёкся, встретив удивлённый взгляд женщины.

Мать Наташи, бывшая крестьянка, не умела читать, и в эту минуту, в далёком сибирском селе, наверное, умоляла Бога, чтобы сберёг её детей. Ни у кого из Наташиных друзей не было родителей, владеющих иностранными языками, разве что преподаватели и коллеги Сейфула.

Михаил понял, что расслабился и позволил себе лишнее, беседу нужно завершать.

Спросил:

– Вас в город домой отпускают?

– Пока не отпрашивалась.

– Если будут проблемы с этим, позвоните, меня зовут Павлов Михаил Иванович.

Встал, беседа окончена, Наташа поняла, что командиры батареи ему подчиняются.

Помедлив, мужчина взял карандаш и написал на полях газеты, лежащей на столе: «Касьян. Будьте осторожны. Поняли меня?»

Наташа молча кивнула головой.

«Постараюсь перебросить вас отсюда», – продолжил наносить на полях газеты.

Наташа беззвучно показала губами: «Спасибо». Он скомкал лист и бросил в печь.

Вскоре её перевели служить в другое место. Она попыталась найти человека, с которым, почти, породнилась за два-три часа знакомства, но от девушки с первого места службы, которую встретила случайно, узнала про тяжёлое ранение Павлова и отправку в госпиталь.

Многое пришлось пережить за годы войны: гибель друзей, кровь, гной, она уже допускала мат, не привыкла, а только допускала, но ни разу, даже под смертельную песню пикирующего немецкого бомбардировщика, не ощущала такого страха, как в тот день, когда с трясущимися ногами шла на расстрел, а встретила его. У бойца есть шанс выжить на войне, а у приговорённого к казни – нет.

Часто думала, что, именно, с этим красивым умным человеком хотела бы прожить жизнь, если бы он остался жив, если бы отыскал её и предложил руку. Слишком много «если», но редкий день не вспоминала она своего спасителя.

Сейчас он стоял перед ней.

– Вы узнаёте меня? – спросила женщина.

– Я узнал вас ещё не видя, по голосу.

Мальчишка в мокрых сапогах пробегал мимо, радуясь наводнению, как незапланированному развлечению. Наташа остановила его:

– Напиши на дверях, чтобы ребята не ходили по воде через центр двора, там люки открыты, – передала кусочек мела, а мужчине приказала, – пойдёмте.

Привела в комнату, помогла снять плащ и шляпу, усадила на стул, встала перед ним на колени, расшнуровала промокшие ботинки, носки повесила сушиться на батарее парового отопления, обувь поставила там же, засунув внутрь скомканные куски газеты, впитывавшие влагу. На ноги его надела тёплые шерстяные носки и тапочки. Проделала всё так быстро и ловко, что он успел только сказать: «Мне неудобно, что вы так ухаживаете за мной».

– Милый, дорогой человек, я помню о вас каждую минуту, вы спасли меня, – воскликнула она, но не добавила: «От трибунала!»

Более двух лет прошло с того марта, когда сгинул тиран, расстрелян был его подручный, но до секретной речи следующего вождя на двадцатом съезде партии оставалось несколько месяцев, а, значит, «культа личности» в стране, пока, не было. Молчали люди про тюрьмы и лагеря от страха самим угодить в них.

«Стены слышали» – истина того времени.

Он поднял её, посадил к себе на колени, обнял, смотрел на чудо, явившееся ему в тревожном мокром городе.

– Слышала, что вас тяжело ранили и не знала, где искать, – произнесла она расстроенно.

Он отодвинул волосы у левого виска, и женщина увидела шрам, уходящий за ухо.

Рука её утонула в жёстких, посеребрённых волосах, губы дотронулись до шрама, до красивых бровей, до глаз. Исполнилось «последнее желание перед расстрелом», в её руках был бог, не египетский и не арабский, а греческий, главный на Олимпе, Зевс-громовержец.

Не существовало между двумя встречами четырнадцати лет и не имело значения, в том времени они находились или в этом.

Не только ей, но и ему следовало её благодарить.

Вернувшись на командный пункт тогда, в сорок первом, Михаил достал алюминиевую флягу, отвинтил крышку, вдохнул запах спирта и закрыл ёмкость. Сегодня он спас женщину с риском для собственной свободы. Неизвестно на что ещё способен Касьян, не было ли «ушей» за перегородкой избы, не «буравил» ли их внимательный глаз через отверстие в стене? Обвинение в доносе звучало, как приговор. Бытие показалось ему не таким уж бессмысленным. Истощённая телефонистка с горящими глазами поделилась с ним уважением к себе.

«Из нас двоих, мужчина – я», – упрекнул себя Михаил, с тем и продолжил войну потомок русских аристократов.

Ничто, казалось, не может помешать двоим в комнате, но тишину просверлил звонок входной двери коммуналки. Звонили, не переставая, как будто кнопку залепили пластилином.

Мужчина спросил:

– Это к тебе?

– Нет, у мужа ключ.

Эта фраза вернула их в действительность.

– Конечно, у тебя муж, иначе и быть не могло, он может вернуться каждую минуту, а у меня – жена.