Ни сыну, ни жене, ни брату

— Я тоже не верю, — согласилась Азлита. — Утром проснусь, вспомню, что мне сорок, и такое чувство, как после операции: приходишь в себя и узнаешь, что тебе отрезали ногу… Ужас… Кажется, что это не со мной. А потом вспомню, что до войны родилась. Давно живу. Значит, все-таки со мной…

Аэлита замолчала, всматриваясь в сумерки.

— А чего? Сорок — не много, — слукавил Дюк, поскольку этот возраст казался ему безнадёжно отдалённым, давно миновавшим станцию под названием «Любовь». Ему казалось, что в этом возрасте уже смешно любить или быть любимым. И что делать в сорок лет — совершенно непонятно.

— Не много, — согласилась Аэлита. — Но и осталось тоже не много. Молодости считанные секунды остались. А молодость мне сейчас нужна больше, чем когда-либо. Раньше она была мне не нужна…

Из-под её очков выползла слеза. Аэлита сняла слезу пальцем, но на её место по этой же самой дорожке выкатилась следующая слеза, абсолютно такая же.

— Не плачьте, — попросил Дюк. — В конце концов, как у всех, так и у вас. Если бы вы одна старели, а все вокруг оставались молодыми, тогда было бы обидно. А так чего?

— Все — это все. А я — это я, — не согласилась Аэлита и упрямо шмыгнула носом.

— Вы хотите, чтобы я сделал вас моложе? — догадался Дюк.

— Немножечко, — тихо взмолилась Аэлита. — Всего на десять лет. Больше я не прошу…

— Но это не в моих возможностях. Для этого надо быть волшебником, а я только талисман.

— Не отказывайтесь! — шёпотом вскричала Аэлита. — Я не из-за себя прошу. Мне все равно. Я, в конце концов, себя и так узнаю. Я — из-за него.

— Из-за кого?

— Я замуж выхожу. — Аэлита сняла очки, и её лицо стало близоруким, беспомощным. Казалось, если пойдёт, то вытянет перед собой руку, как слепая. Будет щупать рукой воздух, а ногами землю. — Он моложе меня на десять лет. Когда он родился, я уже в четвёртый класс ходила…

— Ну и что? Если он вас любит, какая ему разница? — спросил Дюк, примешивая в интонацию побольше беспечности. — Подумаешь, десять лет…

— Психологически… — Аэлита подняла палец. — Он не должен об этом знать.

Дюк посмотрел на палец и мысленно согласился. Знание действительно меняет дело. С тех пор как он узнал, что Аэлите сорок, а не двадцать пять, вернее, в тот момент, когда он об этом узнал, она постарела прямо у него на глазах. Как-то потускнела, будто покрылась временем, как пылью.

— А вы не говорите, сколько вам лет. Он и не узнает, — нашёлся Дюк.

— "Не говорите"… — передразнила Аэлита. — Стала бы я за этим советом ехать за тысячу километров.

Дюк растерялся.

— Меня Клавдия Ивановна на тебя вывела. У неё знакомые в Прибалтике живут. Они сказали, что ты знакомый их знакомых.

Дюк понял, что слух о нем прошёл по всей Руси великой и по дороге оброс как снежный ком.

— Вы зря ехали, — сурово сознался Дюк и почувствовал, как стало колюче-жарко щекам. — Я не талисман.

— Талисман, — спокойно возразила Аэлита.

— Но я же лучше знаю, — мучительно улыбнулся Дюк.

— Ты не можешь этого знать.

— Как? — растерялся Дюк.

— Потому что твоё, ну вот это твоё свойство — оно как талант. А талант не чувствуется. Это просто часть тебя. Как цвет глаз. Разве ты чувствуешь цвет глаз?

— Нет.

— Ну вот. Чувствуется только болезнь. А талант — это норма. Для тебя. Вот и не чувствуешь…

Аэлита надела очки и смотрела на Дюка с таким убеждением, что он подумал оторопело: а может, правда? Вдруг он действительно талисман, и теперь не надо себя искать, потому что он уже есть…

— Вы так думаете? — спросил Дюк.

— А чего бы я летела за тысячу километров?

Дюк молчал, испытывая самые разнообразные чувства, среди которых было и такое, как ответственность. Когда в тебя верят, ты должен соответствовать.

— А что я должен сделать? — спросил Дюк, испытывая готовность сделать все, что в его силах и свыше сил.

— Паспорт поменять. У меня там сороковой год рождения, а надо, чтобы пятидесятый.

— А где меняют паспорт?

— В милиции. Ты должен пойти со мной в милицию.

— И все? — поразился Дюк.

Он думал, что ему, как Коньку-горбунку, придётся ставить во дворе три котла: «один котёл студёный, а другой котёл варёный, а последний с молоком, вскипяти его ключом». Потом запустить туда Азлиту и следить, чтобы она не сварилась. А оказывается, надо всего-навсего сесть в автобус и проехать три остановки до районной милиции.

— И все, — подтвердила Аэлита. — Если у меня в паспорте будет пятидесятый год рождения, он станет думать, что мне тридцать лет. И я сама стану так думать. Я обману время. Я буду самой молодой для него.

— Запросто, — поддержал Дюк.

— Знаешь… Я всю жизнь ждала. С семнадцати лет.

Каждый день. Вышла замуж и ждала. Родила ребёнка и ждала. А потом изверилась и уже собралась в старость.

И тут я его увидела! Знаешь где? В музее. Я ходила по залам, такая печальная и заброшенная. Смотрела на портреты с прежними лицами. Ещё подумала: вот одеть бы их всех в джинсы. И все равно остались бы несовременные.

Лица другие. И тут я увидела Его. Он как будто сошёл со стены. Глаза — те. Несегодняшние. Как будто он знает о жизни что-то совсем другое, чем все.