Няня на месяц, или я - студентка меда! (СИ)

Уточнил после подавившейся водой Женьки, поперхнувшегося бутербродам Вано и уронившей вилку Лины, обиделся на звонкий подзатыльник от Ромыча и гордо дулся весь десятиминутный перерыв.

Сиял всю вторую лекцию, на которую после публичной нотации Кузьмич нас пустил, а я пыталась… осознать, собрать разлетевшиеся бабочками мысли, сдержать улыбку и вопль ужаса одновременно, разрисовывала поля пустых страниц тетради.

Не слушала.

Этиология, клиническая картина, лечение.

Не вспоминаются.

Повторяются лишь основные причины нарушения сердечной проводимости, которые я и так написала.

Помнится атриовентрикулярная блокада.

Синдром МАС с ней точно связан.

Осталось вспомнить… или вывести на логике.

Я тяжело вздыхаю, дую на озябшие руки и, вызывавшуюся отвечать первой, Женьку провожаю тоскливым взглядом.

После нее моя очередь.

И Лилит, муштровавшая нас весь семестр и демонстративно выкидывающая в специально заведенную корзину наши истории болезни, перед этим зачитывая выразительно и едко лучшие ошибки, мне синдромы не простит.

Не поставит пятерку.

— Дарья Владимировна, — Лилит, вырисовывая в Женькиной зачетке заслуженное и ожидаемое отлично, тянется за моей, поднимает взор.

Приглашает.

И я иду на казнь.

Рассказываю без запинки, на одном дыхании про блокаду, сердечную проводимость, отвечаю по ЭКГ и анализам, и… мозг экзамен к экстренной ситуации приравнивает, подключает надпочечники с адреналином, вспоминает МАС, выпихивая в самый последний момент забытую информацию на поверхность.

- А еще какие-нибудь синдромы назвать сможешь? — Лилиана Арсентьевна откидывается на спинку стула, скрещивает руки на груди и смотрит с прищуром.

Валит.

Ибо не могу, но назову.

Из вредности.

Я хочу пятерку и чтоб Кирилл мной гордился.

— Вольфа-Паркинсона-Уайта, — я говорю осторожно, медленно, прощупывая почву, но Лилит молчит, ждет, и напрягать извилины приходится дальше, — еще CLC.

Лилит хмыкает, заносит ручку над раскрытой зачеткой, замирает в последний момент и вопрошает провокационно:

— Точно?

— Да, — я отвечаю уверено.

Пропускаю удар сердца, что срывается в бешеный пляс, ибо редкую в моей зачетке оценку мне выводят, протягивают торжественно самый главный документ студента, и Лилит, сбрасывая на миг суровость и строгость, тепло улыбается:

— Иди хвастайся.

Или беги.

Пусть и нельзя.

Но… на подобающий будущему врачу спокойный и чинный шаг моего терпения не хватает, нет у меня достойного поведения и благоразумия взрослого серьезного человека, отсутствует приличие.

И про больничные правила я забываю.

Не думаю про тишину.

— Кирилл!

Я окликаю его на весь коридор реанимации, отвлекаю от важного разговора, запрыгиваю с разбега и повисаю, чтобы рассмеяться и зачеткой перед его носом помахать.

— Я сдала!

— На пятерку?! — он подозрительно щурится.

Выхватывает зачетку из моих рук.

Смотрит придирчиво.

— Ты Лиану пытала пением или морила голодом? — Лавров интересуется деловито, иронично, и в синих глазах искрится смех.

— Нет, она всего лишь неделю жила на приготовленной мной еде.

— Так и знал, что выберешь самое страшное.

Кирилл наигранно сетует.

Ужасается.

И деликатный кашель за спиной возвращает с небес на землю, ставит на пол, напоминает о собеседнике Лаврова, коим оказывается Иван Саныч.

Приятель па смотрит благодушно, не скрывает улыбку, подмигивает мне, пока я смущенно улыбаюсь, блея приветствие, и лицо на груди Кирилла пытаюсь спрятать. И, переведя взгляд на Кирилла Александровича, он серьезно просит:

— Ты все ж подумай, Кирилл, уходить совсем. Может совместительство сделаем?

Что?

Я задираю голову, смотрю на Лаврова удивленно и локтем пихаю. В областную больницу на должность сразу заведующего отделения его позвали еще в начале декабря, и я две недели ходила язвила, что к столь важной персоне теперь будет и на кривой козе не подъехать.

— Иван Саныч, я отказался, — Кирилл, переставая улыбаться, требуемую мной правду говорит.

Оглашает решение.

Сложное и легкое одновременно.

Правильное, ибо тогда, после Кот-д’Ивуара и с подмоченной основательно репутацией, Иван Саныч его взял сразу и без всяких условий.

Поверил.

— Остаешься? — Иван Саныч недоверчиво хмурится, вглядывается в наши лица, ища подвох.

— Остаюсь, — он подтверждает легко.

Смеется.

— Зарплату не поднимем, — Иван Саныч хмурит кустистые брови, играет ими, предупреждает быстро, вызывая новый приступ смеха и насмешливый вопрос:

— А в отпуск хотя бы можно?

— Можно, — всемогущий начмед весело фыркает.

Расщедривается.

Ибо отпуск у Лаврова начался уже сегодня.

В восемь утра, как закончилось ночное дежурство. И об этом мне напоминают, объявляют решительно, что нам пора и, накручивая мне кое-как разноцветный шарф и на лицо, подгоняют.

Торопятся.

И машину около обыкновенного здания с серым крыльцом паркуют, командуют на выход и под локоть подхватывают. Взбегают быстро по припрошенным снегом ступеням, держат за руку крепко, и золотистую табличку справа от дверей я прочитать не успеваю.

— Ты куда меня притащил, Лавров? — я интересуюсь и со смехом, и с удивлением.

Оглядываюсь по сторонам.