Нянька

Мы бежим знакомой дорогой мимо таких же неприметных домиков к самому концу улицы, где дорога превращается в тропинку. Месяцем позже там будет лежать раздавленная мышь, но сейчас её там нет, и мы бежим знакомой тропой мимо заброшенного сарая и рощицы с кривыми березками. Я чувствую её горячую руку и слышу шелест быстрого дыхания. Мимо огромного сломанного дерева. Её волосы заплетены в косу, и она болтается от одного плеча к другому, а кудри на конце сплелись в одну тугую пружинку, которая подскакивает в такт её бегу. Дорога поднимается вверх. От Аньки пахнет чем-то сладким, её ветровка раздувается под потоками ветра, бьющего нам в лицо. Мы вбегаем на высокую гору и останавливаемся – перед нами раскинулся мост через реку. Внизу слышно, как река радостно переливается весенним хрусталем, пробегая мимо остатков ледяных глыб. Здесь снег и лед остаются почти до самой жары, потому что здесь слишком мало света и много деревьев. Здесь внешний мир теряет свое право первоочередности, уступая место полумраку и тени, пряча от всех свои тайны и готовое с полной самоотверженностью спрятать и ВАШИ тайны тоже. Как свои собственные. И там, в центре старого деревянного моста, под тенью огромных деревьев, Анька, обливаясь слезами, вытирая сопли рукавом куртки, растирая докрасна, и без того пунцовый нос, рассказывает мне то, что никому и никогда не нужно знать. То, что так больно, так обидно и так страшно…

***

Закат такой красивый, словно кто-то вылил на темно-синее полотно розовую, желтую и белую гуашь – краски такие сочные, такие яркие, такие насыщенные и плотные, что на ум приходит именно гуашь, а не акварель. Обожаю закат. Обожаю ночь.

Эта ночь очень теплая, в ней чувствуется дыхание грядущего лета. Я отталкиваюсь ногой от деревянного пола веранды и слышу легкий скрип прогибающихся досок, чувствую свой вес, который притягивает к земле гравитацией – он напоминает мне, что я существую. Что я – есть. Ведь то, что не существует, не может весить, верно?

Слышу звук шуршащей ткани и тихий выдох на приземлении. Я закрываю глаза – честно говоря, мне безумно стыдно за свою выходку (за средний палец в окно). Как маленькая, честное слово…

– Смотрю, мое местечко никто не занял…

Он делает три прыжка и оказывается на веранде. Еще один короткий шаг, и он приземляется на качели рядом со мной.

Я бросаю на него быстрый взгляд:

– Тебе чего?

Он улыбается и пристально смотрит на меня, а затем тянется к моим волосам, заплетенным в хвост:

– Твоя мама звонила. Просила время от времени посматривать за тобой… – он аккуратно стягивает резинку с моих волос, – … одним глазком. А одним неудобно, поэтому я два притащил.

– И свой зад в придачу?

– Совершенно верно. Представляешь, как было бы жутко, если бы можно было бы отправить к тебе только глаза.

Он запускает руки в мои волосы, и внутри меня поднимается пьянящая волна, окатывающая тело мурашками с головы до пят. Он смотрит на меня, и его улыбка становиться зубастой. Акула чертова, готова спорить на что угодно, что он знает, что я сейчас чувствую. Не знаю как, но знает. Тут его рука выбирается из паутины моих волос, но вместо того, чтобы вернуться на место, она спускается по моим плечам, по спине и левому боку, а затем притягивает меня к высокому, горячему телу. Я едва слышно выдыхаю, и надеюсь не подавиться своим сердцем. Ох, как зашлось-то… Он поднимает одну ногу и подпирает пяткой свой зад, в то время как вторая нога тихонько отталкивается от пола веранды. Под моим ухом медленно, ритмично, гулко бьется его сердце. Его ладонь ложится на моё бедро.