Ничего для себя. Повесть о Луизе Мишель

И, как всегда, при мысли о доме острой, колючей болью тронуло сердце: как мама? В короткие минутки, когда Луиза забегала на улицу Удо, они не успевали сказать друг другу и сотой доли того, что скопилось в душе и рвалось наружу. Луиза, страшась материнских упреков и слез, изо всех сил сдерживалась, стараясь передать согбенной заботами Марианне хоть малую часть своего мужества.

К вечеру перестрелка у кладбища стихла, стала слышнее канонада в западных районах Парижа, почти непрерывно бухали пушки в стороне Трокадеро, Марсова поля, Тюильри. Доносился характерный треск картечниц-митральез, как будто кто-то злобно швырял на камни горсти железных горошин.

Попыхивая дешевой сигаркой, подошел Луи Моро. Он выглядел удивительно по-домашнему, словно после смены у сталеплавильной печи покуривал около своего дома.

— Угомонились! — кивнул в сторону версальской баррикады. — Тоже, гляди, не железные: и пожрать, и вздремнуть надо, а? — Озабоченно оглянулся на восток, на вершину Монмартра, удрученно покачал головой. — Это надо же, мадемуазель Луиза! Все утро наши с холма по своим стреляли, думали — красноштанных бьют, а пушчонки-то слабосильные, шестифунтовые, снаряды до врага не долетают, на нас валятся. Пока разобрались, пока передали куда надо, скольких жизней не досчитались.

— А может, измена?! — сказала Луиза. Моро пожал плечами: кто знает!

Послышались голоса, неровный свет заскользил по шершавым стволам деревьев, по мрамору и граниту надгробий, — кто-то пробирался под защитой кладбищенской стены с факелом в руке. Оказалось: кассир легиона, сухонький старик в поношенном сюртучке разносил жалованье тем, кого пока пощадила смерть. Его сопровождал лейтенант батальона.

Кассир устроился на могильной плите под прикрытием стены, расправил листы ведомости, поставил рядом школьную чернильницу. Один за другим подходили гвардейцы. Кассир вносил в ведомость имена тех, кому выплачивал недельное жалованье — полтора франка в день, — и, не переставая, ворчал:

— «Тридцать су», «тридцать су»! А разве и «Тридцать су» не человек, разве и ему не каждый день нужно есть и кормить детей? То-то и оно! Комиссар Журд отправился во Французский банк, а там мосье де Плек вместо семисот тысяч франков выдал двести, — дескать, более нет! И если бы не Шарль Белэ, так бы, наверно, и не дал. Но Шарль пригрозил: сейчас мои батальоны атакуют банк! И сразу обнаружились денежки… Вот здесь распишитесь, мадемуазель…

Он отсчитал Луизе полагавшиеся ей франки и, пряча их в кармашек мундира, она подумала; если затишье продлится, надо сбегать домой.

Мысли о матери и о доме неизменно вызывали чувство тревожного и щемящего раскаяния — бросила на произвол судьбы! Но ведь кто-то должен сражаться за Коммуну, — сколько трусов уже сбежало, спасая шкуру, сберегая ничтожную, подленькую жизнь!

Ощупывая шуршащие в кармане купюры, Луиза направилась к старику Моро. Ночь наступала по-майски ласковая и ясная, привычно вспыхивали в небе звезды, серебряным ручьем струился в синеве неба Млечный Путь. И, как всегда на кладбищах весной, удушливо и пряно пахло цветами, влажным камнем, свежей травой и чем-то еще, может быть тленом.

— Дедушка Моро, — сказала Луиза соседу. — Пока тихо, хочу сбегать домой. Это недалеко, улица Удо. Отдам маме деньги. Если лейтенант спросит…

— Бегите, бегите, мадемуазель Луиза! Мадам Марианна всегда беспокоится за вас, да и деньги, наверно, нужны, без них, проклятых, не проживешь!

— Я скоро!

Закинув за плечо карабин, быстро пошла, петляя между могилами, к восточным воротам кладбища. Луна поднималась над темными кронами. В ее свете мраморные памятники, казалось, оживали, листва, шевелящаяся под почти неощутимым дыханием ветра, бросала на них зыбкую тень.

И вдруг что-то пронзительно, со скрежетом лязгнуло, чавкнула земля, и огненное дерево вздыбилось в нескольких шагах перед Луизой, вздыбилось и рассыпалось искрами, проныли над головой осколки. В последнюю долю секунды Луиза успела прижаться грудью к холодному памятнику. Ослепшая от пламени, стояла, слушая шум вскинутой взрывом земли, шелест осыпающейся, срезанной осколками снаряда листвы.

Простояла так, пока глаза не научились снова различать облицованные лунным светом могильные камни, восковую желтизну бронзы и плиты мрамора.

Выпрямившись, обвела взглядом тихие ночные деревья, разбегающийся в синеватой тьме ночи лабиринт надгробий и крестов. А ведь где-то здесь могила Бодена. Возле нее первый раз увидела Теофиля! Может, если бы не гот митинг, так никогда и не встретила бы его.

Через полчаса она без приключений добралась до улицы Удо.

Марианна судорожно рыдала на ее плече, по-детски всхлипывая и шмыгая носом. Захлебывалась лаем и визгом ошалевшая от радости Финеттка, прыгала вокруг, лизала руки.

Как могла, Луиза успокаивала мать.

— Потерпи немного, мама! Скоро…

— Да что скоро-то?! — перебила Марианна. — Скоро всех вас перебьют! Что, что со мной без тебя будет, доченька?! Боже мой, да какая ты стала худая! Нынче ела ли что-нибудь?

— Ела, мамочка, ела! В госпитале, где я работаю, хорошо кормят.