Ничего для себя. Повесть о Луизе Мишель

— А сего ученого швырнули на телегу, что возит навоз, на его тело взвалили тяжело раненного Чиприани и увезли в версальское логово. О, сегодня я постараюсь добиться расстрела монсеньора Дарбу а и его дружков! Гюстав и Дюваль не останутся неотомщенными! Клянусь! Мы с Раулем на каждом заседании настаиваем на применении террора к заложникам, но слишком много в Коммуне мягких душ!

Луиза промолчала, кусая губы.

Ферре выдвинул ящик письменного стола, достал небольшой кусочек белого картона.

— Приходите шестнадцатого на Вандомскую площадь любоваться, как рухнет колонна. Этот символ жестокой силы и ложной славы! Вот пропуск!

И опять помолчали.

— А как вы, Луиза? — спросил Ферре.

— А, мне осточертело воевать из-за каменных стен форта. Хочется открытого боя, лицом к лицу. Если комиссар Коммуны разрешит, пойду на баррикады, в батальон того же Жаклара, там, наверно, не сидят без дела.

— Неугомонная вы душа, Луиза! И извините, мне пора! Итак, шестнадцатого у императорской колонны.

— Да! А как Мари, Тео? Я не виделась с ней целую вечность!

Ферре помрачнел.

— Мари больна, Луиза. Вторую неделю. Вы навестили бы.

— Обязательно, Тео!

Луиза побывала в редакции «Социаль», повидалась с Андре Лео, передала ей статью о боях за форты Исси и Ванв. Вечером забежала к старикам Ферре, но с Мари разговаривать не пришлось: девушку мучил жесточайший приступ лихорадки. Луиза посидела возле больной, подержала ее пылающую руку.

— Так обидно, — шептала запекшимися губами Мари. — Все сражаются, а я не могу доковылять до порога!

— Как Рауль? — спросила Луиза.

— Работает день и ночь. Прокурор Коммуны!

— Передай привет, когда увидишь!

Дом Ферре Луиза оставила с тяжелым сердцем: она ничем не могла помочь Мари.

День шестнадцатого мая, или двадцать шестого флореаля — по календарю Республики, стоял удивительно солнечный и ясный, если бы не грохот версальских пушек, можно было бы порадоваться изобилию тепла а света.

Луиза пришла на площадь вместе с Аней Жаклар я Андре Лео. Аня привела с собой еще одну русскую, Елизавету Дмитриеву, темноглазую и стройную красавицу, приехавшую в Париж по поручению Маркса — информировать его о ходе борьбы. В отваге русская красавица не уступала самой Луизе Мишель и сразу же пришлась ей по душе. Не спеша женщины обошли площадь, постояли у кабестана — от него к бронзовой фигуре Наполеона на вершине колонны тянулись пять или шесть канатов. На стенах белел расклеенный декрет Коммуны:

«День двадцать шестого флореаля будет славным в истории, так как знаменует наш разрыв с милитаризмом, кровавым отрицанием всяких прав человека.

Первый Бонапарт принес в жертву своей ненасытной жажде господства миллионы детей народа. Он задушил Республику, сперва поклявшись защищать ее. Он хотел заклепать ошейник на шее народа, чтобы тщеславно царствовать одному среди всеобщего принижения.

Пусть каждый твердо знает: колонны, которые воздвигнет Коммуна, никогда не прославят какого-нибудь исторического разбойника, но запечатлеют в памяти потомства славные завоевания в области науки, труда или в достижении свободы.

С этого момента Вандомская площадь будет называться Международной».

Наблюдать за свержением колонны явились многие члены Коммуны, они стояли на балконе министерства юстиции, опоясанные красными шарфами с золотыми кистями. Красные флаги трепетали на балконах. Духовые оркестры легионов играли «Марсельезу» и «Карманьолу».

В начале улицы Мира, в сторону которой канаты должны были повалить бронзовую громадину, у дверей кабачка Луиза увидела Курбе. Несмотря на солнечный день, он надел синий редингот. Как всегда, художник был громогласен и немного хмелен, тут же стояли редакторы «Папаши Дюшена» Вермерш и Вийом.

— Они грозятся меня убить, мадемуазель Мишель! — прокричал Курбе Луизе вместо приветствия и, повернувшись, погрозил суковатой палкой группе наполеоновских ветеранов, — они пришли в траурных повязках на рукавах парадных мундиров, нацепив ордена и регалии. — Читайте, что передал мне один из этих хлюстов!

Курбе протянул Луизе скомканный лист бумаги. — «В тот день, когда мой император падет со своего пьедестала, оборвется нить твоей жизни, презренный убийца! Ты тоже настаивал на свержении!»

И Курбе, торжествуя, прокричал на всю площадь:

— Да если эти плюгавые и замшелые старикашки нападут на Курбе целым легионом, он успеет своей палкой проломить не одну дурацкую башку. А в сем кабачке пируют друзья великого Курбе, они помогут ему.

Наконец, приглушенные громом оркестров и шумом многотысячной толпы, прозвучали слова команды. Луиза не расслышала их, а догадалась по тревожной дроби барабанов, обычно такую дробь барабанщики выбивают все время публичных казней. Подчиняясь взмаху руки дирижера, оркестры все вместе грянули «Марсельезу».

На самый верх колонны по внутреннему лазу поднялся майор Симон Мейер. Ему поручили снять с вершины водруженный там восемнадцатого марта красный флаг Коммуны и заменить трехцветным флагом Империи, — продемонстрировать его падением крушение ненавистного режима.