Ничего кроме надежды

– Я не знал этого факта, господин генерал. Сразу после того, как областной комиссар Кранц пал – я хочу сказать, был настигнут возмездием, – я уехал в Киев по делам службы. Расследование покушения велось во время моего отсутствия, и когда я вернулся, на эту тему уже не было разговоров. Я только спросил однажды, где фрейлен, – мне было отвечено, что она не возвернулась из поездки с советником Ренатусом.

– Можете идти.

Шебеко снял телефонную трубку.

– Анна Васильевна, отметьте пропуск конвоиру, пленный уходит. Много там народу? Скажите, что я сейчас освобожусь.

Когда дверь закрылась за вышедшим зондерфюрером, он устало потер лицо ладонями.

– Да, вот и разберись... А тебе не показалось, что немец что-то темнит?

– Не знаю, – хмуро сказал Николаев, берясь за полушубок. – Теперь я окончательно ничего не понимаю...

Через два часа он уже летел на север, сидя в грузовом отсеке старого бомбардировщика, переоборудованного под транспортник. Тускло освещенный отсек, представляющий собой как бы внутренность трубы эллиптического сечения, распертой вырезными дугами шпангоутов, был завален по всему полу тюками и ящиками, на которых расположились немногие пассажиры. Генерал сидел, откинувшись к стенке, даже сквозь полушубок чувствуя плечом ледяной холод заиндевевшего дюраля. Очень хотелось курить. Он сидел, закрыв глаза, снова и снова перебирал в памяти разговор с пленным зондерфюрером и снова убеждался, что теперь действительно ничего не может понять...

Глава десятая

Весна настигла войска 2-го Украинского фронта уже за Прутом и помчала дальше буйным грохочущим половодьем – на запад, на юг, незнакомыми чужими дорогами, убегающими в синие дали Карпат к Бухаресту, Софии, Белграду... Солнечный пар над просыхающей землей, села с подслеповатыми мазанками, виноградники по склонам холмов, кипящие вешним цветом сады, крестьяне в высоких бараньих шапках, безлюдные улочки белых провинциальных городков с опущенными шторами витрин под вывесками на чужом языке – незабываемая, расцветавшая предчувствием недалекой уже победы весна сорок четвертого года!

Тридцать три месяца войны лежало за плечами солдат, пришедших в Румынию из-под Сталинграда. Еще чадящая пожарами, опоганенная и разоренная осталась позади Украина, но ни одного живого немца с оружием в руках не было уже на ее многострадальной земле. Кончилось трехлетнее панование оккупантов; как дым, унесенный ветром, как исчезающая с рассветом нечисть, сгинули коменданты, большие и маленькие комиссары, фельджандармы и зондерфюреры, бургомистры и полицаи, все эти еще недавно всемогущие столпы и винтики немецкого «нового порядка». Исчезли, оставив после себя пепелища да развалины, забитые трупами рвы и миллионы безымянных могил...

В последних числах марта 441-й мотострелковый полк форсировал пограничную реку Прут и вышел на румынскую территорию между Яссами и Черновицами. Буднично, почти незаметно произошло знаменательное событие: война отступила за свой исходный рубеж и, не задерживаясь на нем, покатилась дальше на запад. Солдаты второго эшелона уже видели напрочно вкопанные в землю новенькие красно-зеленые полосатые столбы с государственным гербом Советского Союза на тех самых местах, где их три года назад повалили румынские саперы. На прутских переправах появились пограничные пункты.

Странно и непривычно было наступать по обещанной когда-то чужой территории. Насчет «малой крови» не вышло, но хоть в этом не ошиблись...

А наступление продолжалось, бурное и неудержимое, как апрельское половодье. По раскисшим дорогам к Серету ревущими потоками перли с раскрытыми люками облепленные автоматчиками танки, самоходные «зверобои», бронетранспортеры, выше кабин захлестанные грязью «доджи» и «студебекеры», артиллерийские тягачи – и пехота, пехота собственным ходом, пехота на трофейных повозках и реквизированных «каруцах», пехота на броне, на зарядных ящиках, на орудийных лафетах, в кузовах, на крышах кабин. Когда колеса начинали буксовать, царица полей с веселым матом сыпалась с бортов, выволакивала машину на плечах – и давай жми, давай газуй – вперед, на Карпаты, на Букурешти, в душу и селезенку!

Уже куда легче воевалось этой необычной весной. Румынские части почти не оказывали сопротивления, сдаваясь при первой возможности; немцы дрались упорно, но их громили с ходу, почти не снижая темпа продвижения. По существу, темп этот ограничивался сейчас лишь состоянием дорог и связанными с этим задержками в снабжении горючим.

Население, встречавшее передовые части испуганно и настороженно, скоро забывало свои страхи и осваивалось с гостями «оттуда»; видно, им самим порядком осточертел и Гитлер, и Антонеску, и вообще вся эта война. Объясняться было трудно, но в каждой хате находился запас крепкой цуйки, так что взаимопонимание налаживалось. Бойцы чувствовали себя не столько победителями на вражеской территории, сколько освободителями – так же, как и в Молдавии, и на Украине.