Ничего, кроме нас

Тот факт, что пару дней назад Арнольду пришел отказ из Йельского университета, в школе был широко известен – там подобные слухи разносились со скоростью лесного пожара. Сам Арнольд был буквально раздавлен этой новостью, его родители тем более. К счастью, рядом в коридоре оказался тихий, но несгибаемый парнишка по имени Мэтт Шихан, и выходка Эймса его ошеломила. Он потащил Арнольда к мистеру О’Нилу, тот вызвал Эймса, который, изображая сочувствие, заявил, что Арнольд ослышался, а на самом деле он сказал: «Я слышал, тебя не приняли в Йель», тем самым желая выразить свое сожаление… Но Мэтт продолжал утверждать, что отчетливо слышал, как прозвучали именно эти слова – «жид» и «не пустили». Тогда О’Нил поспешно отправил Суита домой, отстранив от занятий. Когда же через три дня Суит, как ни в чем не бывало, вернулся в школу, свойственное Арнольду чувство справедливости переросло в негодование. В тот вечер он написал длинное письмо Т. М. Рейнольдсу, известному журналисту из «Нью-Йорк таймс». В письме он рассказал об исчезновении Карли после многомесячной травли и грязного нападения, о том, что главный виновник вышел сухим из воды, а его сообщница отказалась от собственных показаний. А также о том, как адвокаты, нанятые семействами Эймса и Деб, умасливали родителей других учеников, а сами в это время дергали за все ниточки, вплоть до звонков губернатору, обеляя руководство школы, и в результате все осталось без изменений: травля, издевательства и запугивания в школе продолжаются и по сей день. Между тем бедная Карли так и не найдена, возможно, она погибла. Арнольд заверил Рейнольдса, что найдется немало учеников, готовых открыто рассказать обо всем, что недавно произошло в олд-гринвичской старшей школе, и что родители Карли наверняка тоже захотят, чтобы эта безобразная история приобрела широкую огласку. Я и сама всем сердцем желала, чтобы чудовища, повинные во всей этой истории, заплатили сполна за то, что пустили под откос жизнь моей подруги. Ее исчезновение не давало мне покоя. Меня постоянно мучила мысль о том, что я сделала недостаточно, чтобы поддержать Карли. Не помогало и то, что Арнольд в своей суховатой юридической манере твердил мне, что моя вина «не базируется на фактах». Что бы кто ни говорил, я все равно чувствовала свою вину.

Тем временем береговая охрана продолжала искать тело на побережье Квинса и в его окрестностях. Поскольку Карли не была официально зарегистрирована как погибшая, ФБР внесло ее в список пропавших без вести. Рейнольдс, к моему большому удивлению, нанес визит в Олд-Гринвич. Это была первая из нескольких его поездок в этот северный пригород Нью-Йорка. Арнольд разговаривал с ним. Я тоже с ним беседовала. Журналист был немногословен, но очень внимателен. Заметив, что я нервничаю – еще бы, такой известный репортер, да еще надо снова вспоминать все, что я рассказывала в полиции, – он как-то сразу сумел сделать так, что я забыла о смущении, и с большой заинтересованностью стал расспрашивать о преследованиях, которым мы с друзьями ежедневно подвергались в школе. Миссис Коэн согласилась встретиться с Рейнольдсом, несмотря на то что ни с кем не общалась. Моя мама также с ним говорила. Я указала журналисту на Шона и офицера Проккачино. Кроме того, он взял интервью у О’Нила и нескольких школьных учителей. В первую неделю 1972 года были опубликованы все четыре части материала-расследования Рейнольдса «Цена молчания: как систематическое замалчивание травли в Олд-Гринвиче привело к исчезновению школьницы».

Эти статьи в «Нью-Йорк таймс» стали сенсацией. Рейнольдс виртуозно владел пером и сумел с беспощадной точностью описать то, что скрывалось за благопристойным фасадом нашего городка. Особенно щемящим был момент, когда Синди Коэн показывает Рейнольдсу лучшие работы Карли – она потрясающе рисовала, – и среди них рисунок, обнаруженный ею уже после исчезновения дочери, на котором Карли в присущей ей сюрреалистической манере передала свой ужас от враждебных атак со стороны белокурых старшеклассников с голубыми глазами и идеальными зубами.