Ничего кроме правды

«Ты же не её тень! Не позволяй ей превратить тебя в тряпку!» — подталкивал я его. Но он просто не способен был выслушивать, как критикуют Нору. Он вообще отказывался что–либо слушать. Девиз моих родителей гласил: «Поговорить можно обо всём!» Ерунда, скажу я! Меня больше устраивал девиз Блуме, главы фирмы: «Объясни чокнутому, что он чокнутый!»

Дело стало принимать гротескные очертания. «Послушай–ка, — уговаривал режиссёр Норочку — мы же не можем доснять видео, пока ты сидишь в машине. Нам придётся прервать съёмки.

«Мне всё равно» — ответила Норочка капризно.

Дело закончилось тем, что пригнали третью машину, Порше–кабриолет, голубой металлик. Впереди сидел за рулём Томас, на заднее сиденье взгромоздилась Нора, прикрывшись каким–то старым одеялом. Гармония съёмок нарушилась, но зато господин Андерс наконец–то поехал, и съёмки продолжились.

И если мы думали, что худшее уже позади, то жестоко ошибались. Фроляйн Баллинг ещё не закончила со своими ссорами и жалобами. Следующий спектакль назывался «О, я сейчас упаду в обморок и умру!» Мы въехали в подземный гараж отеля «Holiday-Inn» на Леопольдштрассе, разумеется, в разных машинах. Норочка с Томасом впереди, а следом я с Энди и двумя боссами из фирмы звукозаписи. Это был своего рода эскорт, обеспечивавший мою безопасность, чтобы Томас, Нора и я не растерзали друг друга на куски. Мы встретились внизу в подземном гараже, и началось! Норочка закричала: «Ууу, ууу, у меня в глазах темно!» — и свалилась.

Я подошёл к шефу: «Дай же ей, наконец, пощёчину, и пусть подымается!» Никто не шевельнулся, а я вошёл в раж: «Да не позволяйте же бабе издеваться над вами! Это же всё игра!»

В маленькой сумочке от Луи — Виттона Нора вечно таскала с собой крошечного вертлявого невротического йоркширского терьера по кличке Черри. Может, его звали как–то иначе, у неё было штук пять этих тявкающих тварей. Если кто не знает, как они выглядят, поясню: таких же таскает за собой повсюду Рудольф Мосгаммер. И в то время как Норочка лежала на полу гаража, а Томас выл, склонясь над ней: «Норочка умирает! Норочка умирает!» — а та как раз слегка приоткрыла один глаз, чтобы посмотреть, какое впечатление производит спектакль, в этот момент терьер выбрался из своей сумочки, взволнованно пища обежал вокруг Норочки и насрал подле её головы.

А я: «Эй, вы что здесь, больные все, что позволяете бабе водить себя за нос? Пусть заканчивает спектакль! Что это за глупости?»

В конце концов, Энди, мой приятель, отнёс даму наверх, в её комнату, пришлось ему ещё и помочь, так как Норочка оказалась тяжеловата.

На тот самый вечер в отеле была запланирована конференция фирмы звукозаписи. 500 приглашённых, должны были приехать музыканты и зарубежные партнёры. Возвели золочёный помост, было задумано вручить нам в честь сенсационного успеха «You're My Heart, You're My Soul» кроссовку и лаковую туфлю. Томас всё ещё сидел у постели Норы, держал её за руку и отказывался покинуть её. Итак, я один вышел к пятистам гостям и сказал: «Гм, ну да, итак… Пусть вас не удивляет, что Томаса с нами нет. Малыш простудился на съёмках, ему сейчас совсем худо… К тому же, нам завтра лететь во Францию… и ещё… Мне очень жаль… Но такого толстокожего фрица как я ничто не свалит, потому–то я здесь».

Впоследствии это стало моим обычным ответом: «Томас болен». И если спрашивали журналисты, до которых дошли слухи о наших ссорах, даже тогда я отвечал: «Нет, мы понимаем друг друга отлично, просто Томас заболел».

В Париже, где было распродано 800 000 копий «You're My Heart, You're My Soul» и мы слыли героями, должно было состояться наше выступление в телепередаче «Champs — Elysees», ведущей была сама Дезире Нозбуш. Воскресный вечер, лучшее время, машина телевизионщиков уже вертела во все стороны своими спутниковыми тарелками. В 20 часов 12 минут Норочке разонравилось, что поведёт шоу особа женского пола. Без лишних церемоний она увела своего благоверного.

«Где Ваш коллега?» — по–французски заорал на меня продюсер. Углы его рта покрылись хлопьями пены, как у спортсмена, пробежавшего 700 километров; язычок в глотке беспрестанно дёргался, а кадык ходил вверх–вниз. Я сказал: «Экскьюз–муа, а я-то здесь при чём? Я-то здесь, а мой коллега — это тот, которого нет.» В конце концов приплёлся ещё и шеф из фирмы звукозаписи, всё орали невпопад. Я изрёк только: «Поцелуйте меня в задницу!» и тоже ушёл.

Несколько недель спустя нам снова предстояло выступить во Франции, в шоу Мишеля Друкера, своего рода французский Томас Готтшальк. Томас снова отказался, зато на этот раз выдумал благовидный предлог, за это честь и хвала. Но на этот раз я раздобыл дублёра, какого–то парня с длинными чёрными волосами, который умел шевелить губами под фонограмму. У французов он сошёл за Томаса.

Но что–то, кажется, до французов дошло. Ибо когда телепромоутеры нашей фирмы предлагали выступить Modern Talking во Франции, телевизионный босс быстренько отказался: «Non! Non! Merci beaucoup! Нет, спасибо, больше ни за что!»

50 000 марок и малина