Ничего не бойся! Твой Белый

- Знаю, да. А другие родственники?

- Не знаю. Мама сбежала в Италию. Я маленькая. Не помню. Отец - в России. Приезжал к нам. Каждый год. Месяц жил. Потом возвращался в Россию. И мы снова ждали…

Она говорит, я утекаю, едва держа себя, чтобы не зацеловывать её двигающиеся губы, чтобы этот бархатный тембр звучал мне в кожу... в рот...

- А потом? - опомнившись, спрашиваю я.

- Мама умерла. Отец велел приехать. Сказал - жить с ним. Здесь. Любил маму. С Тамарой хотел развод.

- А раньше почему не развелся?

- Документы… бизнес… они связаны.

- Почему он в реанимации?

- Сложно... - покусывает губу. - Сердце. Аорта. Нужно... клиника в Израиль. Много денег. Миллионы. Иначе смерть.

- У него же есть много денег.

- Без сознания! Должны родственники. Доступ к счетам... Его нет. Надо это все продать.

Обводит рукой в воздухе. Ловлю пальцы, и пропуская через них свои, сжимаю в замок наши кисти.

- Они не хотят его лечить, так?

- Да. Хотят наследство. Здесь не спасут. Искусственно... - показывает кистью биение у своего сердца. - Искусственно стучит. Отключить и смерть.

- Уроды какие... А доверенные лица? Друзья?

- Не знаю.

- Ты же тоже родственница, Анечка.

- Нищая... В Вероне мамин дом. Отец продал.

- Может, через юристов можно получить доступ к счетам в такой ситуации? Ты же наследница.

- Я не понимаю ваш закон.

- Ну да. Подумаем.

Задумчиво целую её губку.

- Что ждать завтра? - смотрит мне в глаза.

- Я не знаю.

Опускает взгляд.

- Но я тебя ему не отдам... - шепчу ей в губы.

- Заберёт, - мучительно.

Отрицательно кручу головой.

Чувствую, как ее снова всю зажимает и передергивает в моих руках.

Растерянно вглядываюсь.

- Бьянко... - шепчет она подрагивающим голосом.

Пальчики несмело скользят по моей шее... вдоль горловины футболки...

Моё дыхание срывается. Тяжело сглатываю. Мягкие губки прижимаются к моим. Чувствую касание горячего языка.

Рефлексы срабатывают быстрее мозгов. Распинаю её, впиваясь глубже. Накрывает так, что моё тело игнорируя одежду пытается проникнуть в неё. Ягодицы дергаются, втрамбовывая в нее каменный член. Всё так остро и чувствительно, что мне уже больно от возбуждения.

Чувствую, как задохнувшись беззвучно вскрикивает. Но не в силах притормозить, кусаю за губку, и спускаюсь на нежную шею поцелуями. Мои непослушные пальцы сжимаю платье, медленно тяну его выше.

И... торможу опять.

Не отвечает! Провоцирует и сама замирает сразу же. Бля...

Спускаюсь лицом на ее грудь. Слушаю, как трепыхается сердце.

Мне хочется забить на то, что не отвечает. И продолжить. В надежде, что разморозится и ответит.

Но кадры её с обнажённой грудью и Руслана не позволяют мне.

Хочу спросить - как далеко он зашел в своих домогательствах. Но язык не поворачивается спросить.

Расстроенно трусь носом о мягкую плоть. Как её съесть?

Притягиваю к лицу ее руку, впечатываюсь губами в ладонь.

- Спи, Анечка.

Кидаю свою подушку на другую сторону дивана. Стягиваю со стены гитару.

И тихонечко наигрываю всякие простенькие мотивчики перебором, стараясь отключиться от мысли, что... она же сама начинает дразнить меня! Это значит...

Пальцы замирают на струнах.

Да что угодно это может значить!

Нервно дергаю струны, косяча аккорд и выдавая хаотичный звук. Аня вздрагивает. Вдохнув, продолжаю играть какую-то мелодию.

Поди разберись в тонкой женской психике. Я же не Громов. Это у него спец подготовка по работе с заложниками. А я просто... втрескался в девочку и хочу ее пиздец просто как!

Гашу мучительный стон, сокращаясь от того, как член требовательно упирается в ширинку.

Чтобы отвлечься, выдаю перебор посложнее. Из старого старого фильма... Какой-то романс, слов которого я не помню. Но мотив люблю.

Неожиданно, Аня начинает тихо подпевать с середины.

- "Разлука - вот извечный враг российских грёз,

Разлука - вот полночный тать счастливой полночи.

И лишь земля из-под колёс,

И не расслышать из-за гроз

Ни ваших шпаг, ни наших слёз, ни слов о помощи!"...

Закрываю глаза, умирая от того, как это красиво. В груди всё парит...

Замолкает.

- Еще... - прошу я, продолжая перебирать струны.

-" Какой беде из века в век обречены?

Какой нужде мы платим дань, прощаясь с милыми?

И для чего нам эта явь такие дарит сны,

Что дивный свет над песнями унылыми?.. "

Улёт...

Пальцы сбиваются.

- А я тоже гардемарин, - подмигиваю ей.

- Как?..

- Морская пехота. Я служил в армии, в морской пехоте. При царе нас называли - гардемарины. Теперь – морпехи.

- Это правда?! – с восторгом смотрит на меня.

- Правда. У тебя теперь есть личный гардемарин.

Влюбленный в тебя по уши.

Улыбаясь, закрывает ладонями лицо.