Ничего неизменного

Дверь, ведущая в подземелья, всегда охранялась. Мартин не знал точно, сторожат ее от проникновения изнутри или снаружи, но сразу, как только Порт и башня Адмиралтейства появились на острове, Хартвин оставил в подвале охранников. Прямо напротив двери оборудовали караулку: стол, две скамьи, стойки с оружием и боеприпасами, пара тяжелых «ежей», которыми четыре человека могли быстро перекрыть коридор и на вход, и на выход. В те времена здесь дежурили солдаты тарвудского Гарнизона — уже тогда не стражники — потом, с попустительства Хартвина, а, может, даже по его инициативе, солдат сменили бандиты самой влиятельной портовой группировки, бойцы Койота и Медвежатника. Хартвин, так же, как Калимма, не одобрял перемен и хотел свести к минимуму влияние на остров открытого всем мирам Порта. Поэтому и убрал отсюда своих людей.

Сейчас среди портового люда не было коренных тарвудцев, и почти не было жителей города и поселков.

Заноза, кажется, считал, что это плохо. Мартин с ним об этом не говорил, как-то к слову не приходилось, но он уже понял, что упырь превратил Медвежатника в Слугу не только ради возможности следить за Шиаюн. Занозе нужен был Порт, как часть Тарвуда, нужна была власть над Портом, как частью Тарвуда, и нужны были перемены на Тарвуде, в которых без Порта не обойтись.

Мартин не слишком об этом задумывался, разве только для того, чтобы отвлечься от мыслей о Лэа. Но когда думал, то находил обстоятельства забавными. Хартвин двадцать лет назад призвал на Тарвуд демона, пусть полукровку, зато дракона. Страшную, вроде, силу. Но для острова ничего существенно не изменилось. А потом демон пригрел потерявшегося в Хаосе пацана-упыреныша и, пожалуйста, за каких-то три месяца и его собственная жизнь пошла кувырком, и Тарвуду грозит то же самое.

И, главное, непонятно, хорошо это или плохо.

Мартин покосился на Занозу. Тот стоял у стены, и за полчаса ни разу не шевельнулся. Ну, а что ему? Его никто, кроме Мартина, не видит, не обязательно притворяться живым. Можно не двигаться, не моргать, не дышать.

Футболка и джинсы, разрисованные иероглифами, выглядели на удивление стильно, но сейчас они делали Занозу похожим на манекен из бутика с какими-нибудь очень дорогими авторскими тряпками.

Лэа любила такие. Одежду, в смысле. Одежду из таких бутиков, а не манекены.  

За эти же полчаса из подземелий вышли сорок три человека. Группами и по одному. Перепуганные. Ничего не соображающие от ужаса. Мартину приходилось видеть людей, страх которых превращался в бешенство, в неконтролируемую агрессию. Эти были такими же. Они должны были кидаться на охранников, пытаться убежать, с боем прорываться наверх, к выходу из подвала башни.

А они выбегали в открытую дверь и замирали, как лесные звери в свете автомобильных фар. Мартин приказывал им не бояться, во всем слушаться охранников, и они безропотно позволяли увести себя. Молча. Как будто, перешагивая порог, отделяющий подземелья от подвала, лишались воли и сил.

Жертвенные души. Хартвин, убивая людей в подземельях, приносил их в жертву Нейду Алакрану. Только Мартин до сих пор не знал, что с этим делать. Он видел эти души, но воспринимал, как рыбок в аквариуме. Рыбки там, а он здесь, между ними стекло, да и вообще, рыбки без воды не живут. Как с ними поступить? В аквариуме и оставить, это же понятно. Он мог, конечно, спросить у Кота, как их забрать, как использовать, но скорее язык себе откусил бы, чем стал спрашивать о чем-то, что не было связано с рисованием или ювелирными чарами. Не нужны ему души. Он дракон, а не демон. И, вообще, помесь и приемный. А узнай про них Эрте, он, наверняка, забрал бы их себе. Нашел бы способ. И они бы принесли ему пользу.

Приносить Эрте пользу Мартин не хотел даже опосредованно.

Но сейчас он… видел их, этих людей, словно бы изнутри. То есть, изнутри себя. Все их чувства. Смертельный ужас и мгновенно сменяющую этот ужас апатию. Это было не так, как у эмпатов — насколько Мартин представлял, как бывает у эмпатов — скорее это походило на ощущение своего дыхания. На ощущение воздуха, наполняющего легкие на вдохе. Не свои чувства. Чужие. Лишь на время ставшие частью твоего… тела? Или души? Очень странное ощущение. Но Мартин мог им управлять. И людьми — тоже.

Он даже не приказывал им слушаться, нет, не так. Он хотел, чтобы они слушались, и этого было достаточно. Но Мартин точно не хотел, чтобы они теряли чувства. Хорошо было бы, чтоб страх сменялся чем-нибудь менее разрушительным, например, радостью от воскрешения, от обретения свободы. Но даже ничего не зная о чувствах и душах, Мартин понимал, что такая перемена и здоровых-то сведет с ума, не то, что бедолаг, жестоко убитых во тьме тарвудских катакомб, и двадцать лет искавших выход из тьмы или хотя бы возможность умереть по-настоящему. Вот и получалось, что он лишал их страха, ничего не давая взамен.

Странно. Не очень приятно. Но интересно. Вернется ли к ним способность чувствовать? Или вмешательство демона необратимо?