Ничего особенного не случилось

— Нет, вы не шутите. Думаете, пчеловодство пустяки, баловство одно? Дескать, стар стал мужик водку пить да за девками бегать, вот и пчелы? Нет, оно занятие душевное, по склонности ума. Знаете поговорку? С медом и долото проглотишь. Взять, к примеру, мою личность. Жизнь у меня сложилась красиво, я всем довольный. Будучи в юности, имелся у меня туберкулез. Когда я совсем плох стал, отправили в больницу, а там я как бы заново родился. Остался при больнице санитаром, должность, может, и невидная, но людям полезная да и в личном отношении не пустая… Теперь у меня здоровья — дай каждому, — он поднатужился и оторвал планку, неправильно прибитую внутри ящика. — Тот, который враз не помер, болеющий туберкулезом, живет потом долго, пока не надоест. По туберкулезной надобности человек ой как ухаживает за своим здоровьем! Такой двужильный становишься — ни в какую хворь не вгонишь… А в туберкулезной больнице, между прочим, я всякого насмотрелся… — Теперь он кряхтел, ерзая по полу и прилаживая как надо оторванную планку. — Вообще говоря, в моей жизни много было красивого. Ты — людям, люди — тебе. Теперь я свое отработал, полное право имею на отдых, как говорится. Ранехонько проснешься, бывает, зима, скажем, посмотришь в окошко, а на белом снеге — черным-черно! Бегут люди горемычные ишачить, ножками семенят, темно еще на дворе, неприютно, а они топают, сердешные. Друг друга обгоняют. К метро бегут! А мне уже ни перед кем гнуться не приходится, — с удовлетворением закончил он и принялся прибивать планку мелкими гвоздиками.

И блаженная улыбка все шире расползается по его плоскому лицу: дорвался до цели!

— С исполнением желаний вас! — говорю я, разглядывая идольскую рожу старика. — А где вы собираетесь разводить пчел?

— У меня комната — дай каждому. Семнадцать метров с балконом. На балконе два улья встанут в самый раз. — Представляете неподдельную радость соседей по дому? — Пчелы — дело прибыльное и полезное для здоровья. От пчелиного укуса даже возрастает мужская сила, — продолжает проповедовать Христофор Анастасьевич, держа в зубах мелкие гвоздики.

С дымарем в руке стремительно входит Флегонтов.

— Ну что, готово у вас? — на ходу спрашивает он старика. — Тогда пошли. — Меня, приглашенного в гости, он не замечает. Ан нет, заметил: — А вы почему сидите в духоте? А-а, пчел испугался! — тут же догадался он и захохотал, точно в этом действительно было что-то смешное.

Задом наперед, очевидно для удобства, напялил он на Стырца грязный белый балахон, кое-как завязал на нем тесемки и, прихватив ящик, увел с собой на пасеку.

Я остался в комнате и долго смотрел через плотно закрытое окно, как они втроем в глухих накомарниках и балахонах бродят среди ульев в клубах синеватого дыма, точно привидения, занятые каким-то странным делом. Каждый то и дело нелепо поддергивался, хлопал себя то по шее, то по щеке, то рукой об руку, в особенности старик. Видно, и он был в жизни не таким уж праведником.

Вот они остановились возле зеленого улья, и Флегонтов раскрыл его. Вижу, достает он из улья рамки с медом, черные от облепивших их пчел, словно вскрыл банку зернистой икры. Одна, другая, третья рамка… Даже мне, непосвященному, понятно — выбирают семью. Но почему-то, перенеся рамки в ящик старика, они все не отходят от улья, все о чем-то спорят, что-то ищут то в улье, то на земле. Старик Стырц дергается все чаще и, как мне кажется, временами даже подпрыгивает, как бы повисая в воздухе по диагонали — пчелы, значит, кусают его все сильнее, распознав, очевидно, что он за фрукт. Но вот, вижу, Флегонтов, оставив среди ульев и Стырца, и жену, покидает пасеку и через две минуты, разгоряченный и взволнованный, входит в дом.

— А-а, вы здесь? — удивляется Флегонтов, точно не он, а кто-то посторонний пригласил меня сюда в гости. И опять за свое: — Почему не пойдете погулять? День, смотрите, какой чудесный!

— Пробовал, — отвечаю я без обиняков. — Тут у вас носа не высунешь.

— А вы пройдитесь к озеру. Чудесная прогулка. Понимаете, матку в улье не можем найти, жена волнуется.

Он попросил подать ему скобель, лежавший на подоконнике, я неловко потянулся и сморщился от боли, у меня давно так не болела рука, как в тот приезд в Ленинград.

— Фью-ю! — присвистнул Флегонтов. — Постойте, да у вас всю кисть скрючило! Что у вас с рукой? Полиартрит? Точно. Что же вы молчите? Я сейчас жену позову. Никакие курорты, никакие врачи не помогут, как наши пчелки! Лена! Лена!

И, схватив скобель, он опять умчался на пасеку.

Что же это такое, в самом деле? Что рука у меня болит, он заметил сразу, потому что пчелиными укусами лечат больные суставы, а о деловом разговоре, ради которого я приехал, — ни гугу? А рыбалка? А поездка по озеру на моторной лодке? Едой в доме и не пахнет; я не обжора, но мне уже есть хочется, аппетит, как известно, разыгрывается на свежем воздухе. И лечить свой полиартрит я здесь не собираюсь. Не верю я в народные средства. Кажется, мне начинает надоедать пустое дачное времяпровождение.