Ничего особенного не случилось

Представляете мое положение как соседа и товарища? Мы с женой давно уже догадывались, что у Лизы кто-то появился, и, зная ее, мы понимали: обстоятельство серьезное. Впрочем, она ничего, собственно, и не скрывала. Тот, другой, правда, ни разу не появлялся, да ведь это и не обязательно — хватало телефонных переговоров, как-никак общий коридор. И по вечерам ее никогда теперь не было дома. И на лицо взглянешь — любовь, любовь!

Как ни горько нам было все это видеть, мы с женой с ума не сошли и подлецами не стали, чтобы даже как-то намекнуть Михейкину: плохи, мол, дела с Лизой. А приедет он, что ему ответишь? Поговорить с Лизой, образумить ее? Да какое мы право имеем вмешиваться? И человек она взрослый, самостоятельный. Знаете, когда в горах обвал, вот хоть на Памире, прежде чем все рухнет и понесется, какое-то мгновение никаких серьезных перемен — только странно и непонятно камни слегка сдвинулись с места и наклонились деревья — и в ту же секунду дикий грохот, треск: все сорвалось, понеслось, взорвалось!

Между тем время шло, и как-то само собой сошла на нет острота, тревога затонула, затерялась в рабочей сутолоке. Газета теперь выходила на четырех полосках. Бумага была все та же — оберточная, шершавая, разных цветов. Михейкин признался мне как-то, что многотиражка «За металл» напоминала ему политотдельские газеты времен гражданской войны, которые он видел в музее краеведения, и он стал печатать в ней такие же громкие, патетические шапки, как в тех красноармейских газетах, когда его еще и на свете не было, и людям это нравилось. Позже Михейкин рассказывал, что возвышенные, романтические представления иногда мешали ему правильно видеть положение вещей. А может, помогали? Об этом ничего определенного я сказать не могу.

Весной беспокойство о Лизе с новой силой охватило Михейкина. Он снова стал подумывать об отъезде. Опять все чаще стали поступать запросы ко мне: что с Лизой? Она совсем перестала писать. Мы с женой ничего не могли ему объяснить.

В ответ на разговоры Михейкина об отъезде Кириллов лишь рассмеялся и посоветовал ему съездить в райком. Он поехал. Секретарь райкома ответил, не вдаваясь в подробности, чтобы он и думать забыл об отъезде, и помахал перед его носом обмороженным пальцем — в конце зимы он со своим шофером попал в пургу.

Летом в отпуск Михейкину съездить не удалось. К этому времени строительство развернулось по всему фронту, и хотя дела шли хорошо, работы было чертовски много — листовки, «молнии» на участках, стенгазеты, рабкоровские кружки. Да и работы в самом парткоме хватало и на его долю. У Михейкина не было свободной минуты написать в Воронеж письмо, и его вопросы, что происходит с Лизой, прекратились. Может быть, ему даже думать об этом стало некогда.

Между тем у Лизы наступила преддипломная практика, или как там это называется, и она тоже поехать к нему не смогла. Не смогла? Да просто не захотела! Осенью ей достали путевку, и она поехала в дом отдыха в Геленджик, возможно, вместе с тем, которого мы не знали.

Очень простая история, вроде той, которая случилась с человеком, упавшим в силосную башню. Он упал, разбился насмерть, а стосвечовая лампочка отлично загорелась, когда ее ввинтили в патрон. Может быть, я ошибаюсь и эта аналогия не верна или совсем не доходчива?

Между тем за лесом, наполовину вырубленным, поднялись тепляки двух домен. Позже Михейкин рассказывал: весной они уже стояли там в полной своей красе, и о них говорили на строительстве с гордостью: стоят, как две шахматные ладьи. Часто, по его словам, возвращаясь со строительной площадки, Михейкин останавливался по дороге в редакцию и подолгу смотрел, как копошатся на колошниковых площадках маленькие фигурки монтажников. Собственноручно Михейкин этих домен не строил. Он лишь выпускал многотиражку, которая должна была вдохновлять строителей. Хорошо ли она их вдохновляла, нет ли, но в эти минуты он чувствовал себя так, будто вместе со всеми возводил домны собственными руками. Может быть, именно это Михейкин имел в виду, говоря о романтических представлениях, мешавших ему видеть вещи в реальном свете.

В феврале нежданно-негаданно к нему в редакцию пришел секретарь парткома Кириллов. Михейкин подумал было, что опять начнется неприятный разговор, как это было не раз, что газета скучновата, что мало места дается читательским письмам и нужно будет как-то оправдываться. Против всех ожиданий, Кириллов тронул его за плечо и таинственно спросил, наклоняясь к нему:

— Хочешь домой?

— Домой? — переспросил Михейкин. — Нет, мне еще передовицу писать.

— Ладно, не прикидывайся. Речь о Воронеже.

— Что-то у тебя сегодня игривое настроение, — заметил Михейкин, не предчувствуя истины.

— Думаешь, я шучу?

— А почему бы и нет? Известно, ты человек веселый.

— Ну, так вот, вполне официальное сообщение: начальство обещало дать нового редактора, если ты захочешь восвояси. Мы ведь знаем с Серегиным, у тебя там семейные неприятности…

Серегин — это первый секретарь райкома.