«Ничего особенного», – сказал кот

Зато на проверку настроек она не стала тратить время. Аппаратура могла быть настроена лишь на одно-единственное событие стечения обстоятельств. И она заранее знала, что все сработает.

Она прошла сквозь перголу.

В это безвременное мгновение перехода Мариэлла поняла, что Ричард, на свой лад, обладал гением, сравнимым с ее собственным. (Неужели она действительно недооценивала его все это время? Да, так оно и было.) Перенесясь одним шагом на противоположную сторону кампуса, она почувствовала волну невесть каких энергий, прокатившуюся через ее тело и мозг – она определенно почувствовала ее в мозгу! – и точно знала, что она испытала ощущение, какого не испытывало пока ни одно человеческое существо.

Воздух перед нею заколебался, и Мариэлла оказалась на месте. Живой Ричард стоял спиной к ней и возился с потенциометром. Во второй раз в жизни она была полностью, совершенно счастлива.

С ее губ невольно сорвалось:

– Ричард.

Он обернулся, увидел ее и, за мгновение до того, как перепад сил в градиенте стечения обстоятельств выровнялся, уничтожив одновременно обе лаборатории, разделенные одной шестнадцатой долей мили и восемью сутками, и обратив в ничто двоих любовников, на лице Ричарда расцвела неподдельная, радостная улыбка.

Гоблинское озеро

В 1646 году, незадолго до окончания Тридцатилетней войны, отряд гессенских драгунов, уносивших ноги после разгрома на севере, когда во время сражения бестолково исполненный фланговый маневр всего за час превратил верную победу в позорное бегство, встал на бивак у подножия того, что местный крестьянин, которого они захватили в плен и заставили быть проводником, называл самыми высокими горами во всей германской области Шпессарт. Среди драгунов имелся молодой офицер по имени Иоганн фон Гриммельсгаузен, забияка и записной враль, одним из славнейших подвигов которого стала буйная гулянка в обществе английских наемников, случившаяся несколькими годами раньше, за что его стали звать на английский манер Джеком, хотя чаще именовали попросту Гансом.

Поскольку до мест, где шли бои, было далеко и местность не была затронута военными действиями, отряд по пути набрал много разнообразной провизии, а также несколько бочонков рейнского вина. Поэтому ночью воины славно ели и пили. Когда с едой было покончено, они призвали проводника, чтобы тот рассказал им о той местности, в которую их занесло. Он же, сообразив в конце концов, что гессенцы не собираются прикончить его, когда он станет не нужен (и, возможно, думая втайне о том, что, усыпив их бдительность своей услужливостью, он сумеет ускользнуть под покровом темноты, когда все уснут), с готовностью выполнял их требования.

– Прямо перед нами, и четверти мили не будет, находится Муммельзее, – на местном диалекте это означало Гоблинское озеро. – У него нет дна, и оно имеет особое свойство: что туда, в воду то есть, ни опустишь, оно превратится во что-нибудь другое. Ну, к примеру, ежели кто завяжет в платок несколько камешков и опустит их в воду на веревке, то вынет он или бобы, или рубины, или гадючьи яйца. Больше скажу, ежели камешков будет четное число, то и вынешь четное, а если нечетное – то все равно четное.

– Вот где жить-то хорошо! – заметил Ганс. – Сиди себе на бережку и делай из гальки рубины.

– Так ведь не угадаешь, что выйдет, – возразил крестьянин. – И могут получиться не драгоценные камни, а что-нибудь совсем другое.

– Даже если такое получится один раз из ста… Что ж, ради этого я готов сидеть на берегу много дней подряд.

Теперь уже несколько кавалеристов внимательно слушали, подавшись вперед. Даже те, кто держался поодаль и как будто не интересовался рассказом, прервали разговоры, чтобы не пропустить чего-нибудь важного. И крестьянин, слишком поздно понявший, насколько заинтриговал солдат, поспешно сказал:

– Но там очень опасно! Это ж то самое озеро, о котором Лютер говорил, что оно проклято, и если туда камень бросить, сразу начнется страшная буря с градом, молниями, громом и страшным ветром, потому что там, в глубине, сидит на цепи сам дьявол.

– Нет, дьявол сидит в Полтерсберге, – небрежно бросил Ганс.

– Полстерберг? – Крестьянин сплюнул. – Да что в тех местах знают об ужасе? Тут, поблизости, крестьянин один жил, так у него лучшая плужная лошадь ногу сломала, и он ее зарезал. Тут его любопытство обуяло; он притащил труп к озеру и бросил туда. Коняга, конечно, ко дну пошла, но тут же всплыла – живая, но изменившаяся страшно: изо рта торчали зубья, что твои ножи, вместо четырех ног стало две, зато появились крылья, как у громадной летучей мыши. Чудище завизжало, как от страшной муки, и улетело в ночь, неведомо куда.

А что хуже всего, когда труп упал в воду, он водой плеснул, она попала крестьянину в лицо и начисто ему глаза выжгла, так что он тут же ослеп.

– Откуда же он узнал, во что превратилась его лошадь? – с ехидной улыбочкой спросил Ганс.

Крестьянин открыл было рот, тут же снова закрыл и, помолчав немного, продолжил:

– А еще, говорят, были там два головореза; они принесли труп женщины, которую…