Ничего страшного

Как-то раз Милочка долго плакала, не могла уснуть, и я от отчаяния расстегнула кофточку и прижала ее ротиком к себе. Грудь у меня маленькая, острая, вместо сосков — чуть припухшие розовые кружочки. Но Милочка сразу нашла то, что нужно, обхватила тугим колечком губ, запыхтела, зачмокала, заработала упругим шершавым язычком. Мне стало жарко. Сладко и больно заныло в животе. Горячая кровь побежала по всему телу, прилила к груди, соски набухли, затвердели. Казалось, вот-вот — и брызнет молоко. Но ничего не получилось.

Я где-то читала или слышала, что бывают такие случаи, когда женщина начинает прикладывать к груди чужого ребенка, и у нее вдруг появляется молоко. Но, наверное, так случается только у женщин, которые раньше рожали. У меня не вышло.

Но я все равно продолжала так делать. Потому что думала — а вдруг?… И потом Милочка у груди быстрее успокаивалась. Бывало, носишь-носишь на руках, она кричит, не переставая, а к груди только приложишь — сразу затихнет, посопит немного и уснет, не выпуская сосок изо рта. А я прижимаю ее к себе и таю от нежности. “Доченька моя, — шепчу, — родная моя. бедная…”

А однажды Гриша внезапно вошел и увидел… Я смутилась, поспешно отлепила от себя сопящую милочку, сунула ее в кроватку. Она обиженно закряхтела, зачмокала пустым ртом.

— Зачем ты это делаешь? — недовольно спросил Гриша.

Я застегивала кофточку. не глядя на него.

— Ей нравится… — виновато сказала я.

Он вздохнул и вышел, ничего не сказав.

Я решила больше так не делать. Наверное, это действительно нехорошо…

Проблема с молоком оказалась неразрешимой. Я обегала все больницы, все роддома в городе, унижалась, рассказывала, что девочка осталась без матери, что у нее страшный диатез…

— Что вы, что вы, — махали на меня руками, — нам донорского молока еле-еле хватает для больных и недоношенных. По капле собираем…

На улице и в детской консультации я вступала в разговоры со всеми молодыми мамашами и после неизбежных ритуальных вопросов: “А кто у вас? А сколько весит? А как зовут?…” и так далее принималась все теми же заученными словами рассказывать все ту же историю. Мне сочувствовали. ахали. качали головами, и больше ничего.

Но однажды, наконец, повезло. Возле магазина на улице квохтал чей-то ребенок в коляске, я остановилась покачать, и тут подбежала девочка с сумками в обеих руках.

— Ой, спасибо вам большое! — воскликнула она. — Ну, что за ребенок! На минутку оставить нельзя — сразу орать начинает…

— Сколько вашему? — спросила я.

— Две недели. А вашему?

— У меня девочка… Месяц и десять дней.

— Вы тоже в магазин? Давайте по очереди. А то как-то страшно коляску надолго оставлять…

— Давайте! — обрадовалась я. Мне нужно было зайти в овощной и в булочную. А оставлять Милочку без присмотра я тоже не любила.

Мы разговорились. Люба. так звали девочку, рассказала мне свою историю (муж служит, вместе учились в школе, живет с родителями, но они совсем не помогают, потому что были против этого брака, поскольку рано…) — а я рассказала свою…

— Какой ужас! — расстроилась Люба. — Бедненькая девочка, — заглянула она в коляску к Милочке. — Надо же, а я молоко целыми банками в раковину выливаю…

— Что? — вскрикнула я и вцепилась в нее мертвой хваткой. — Люба! — дрожащим голосом сказала я. — Пожалуйста! Я вас умоляю! Можно, я буду приходить и забирать молоко?

— Да ради бога, — пожала она плечами. Что мне жалко, что ли? На чем записать адрес?

— Люба! — с отчаянной наглостью сказала я. — А можно прямо сейчас? Хоть сколько есть…

— Сейчас? Но утреннее я уже вылила, а больше пока нет… А, ладно! Пошли. Сейчас подоюсь, а к следующему кормлению еще набежит.

Она нацедила мне почти поллитра.

Любиным молоком мы выкармливали Милочку месяцев до десяти. Люба была просто неисчерпаема. Она сама весело смеялась над собой: “Молочная порода! Дойная корова! Молочный комбинат в действии!..” Она подставляла под свои тяжелые в молочных прожилках полушария по литровой банке, наклонялась, упиралась локтями в стол, и молоко с тонким журчанием само текло туда тугими скрученными струйками.

Милочка быстро поправлялась. Сыпь у нее прошла. Правда, иногда появлялась снова — когда Люба, не выдержав, то апельсинов объестся, то шоколаду. Она ведь сама еще почти ребенок — только-только восемнадцать исполнилось. Она по секрету рассказала мне, что они с Вовкой трахаются с пятнадцати лет. “А теперь он меня бросит, — невозмутимо сказала она, — потому что я жирная стала, как гиппопотам, а ему худенькие нравятся…”

Но, по-моему, Вовка ее не собирался бросать. Он писал ей обстоятельные письма и регулярно слал свои фотографии в десантной форме. На этих фотографиях он выглядел сердитым подростком.

А однажды я встретила Костю.