Ничего страшного: неуспеваемость излечима!

Дело в том, что конечный итог обширней медицинского заключения: над проблемами ребенка задумались, его восприняли всерьез, и ребенок это чувствует: «значит, не такой уж я и дурак!» Родители перевели дух, кто-то тянул некоторое время их лямку, да еще приятно слышать: «Как хорошо, когда тебя понимают». К тому же их греет сознание выполненного долга: они правильно поступили, сделали то, что нужно. Для родителей это невероятно важно: таким образом на них меньше давит чувство вины. Они уже так устали постоянно упрекать себя.

В этой конечной фазе мы обязаны добиться результата. Невозможно больше блуждать в тумане. Эти родители уже стучались во все двери, они здесь ради того, чтобы получить наконец ответы. Безо всяких обиняков. Они прошли трудный путь, мы не можем их разочаровать. Тем более, что мы — серьезное учреждение, не какая-нибудь частная лавочка[2]. Нужны результаты. Следует отбросить спесь и гонор и скромно делать свое дело.

Семьям, которые обратились к нам по поводу неуспеваемости, следует дать точные рекомендации и практические указания. Обычно я подолгу принимаю их у себя в кабинете, рисую перед ними детальный портрет их чада, показываю графики результатов и знакомлю с заключением: работа с психологом, логопед, лекарство — в тех случаях, когда оно необходимо, ежедневные практические советы для повседневной жизни. И я обязательно говорю в заключение, что все поправимо. Что мы будем лечить ребенка и вернем его в нормальную колею. Для этого необходимо подробно разобраться в причинах отставания. В школе — районной, местной или другой — более специализированной — всегда найдется для него место. Надо только подобрать наиболее подходящую. Каждый раз я повторяю себе — конечно же, все они — хорошие ученики!

Ведь я не забыл свои школьные годы, когда мне приходилось постоянно плыть против течения…

16 сентября 1964 — Записки непоседы

Мадемуазель Колетт — светленькая, все время улыбается… Вот и хорошо, а то классная комната показалась мне какой-то мрачной и враждебной. Скорчившись за неудобной наклонной партой, утопая в серой ученической блузе, словно сошедшей с фотографии Дуано[3], я не на шутку растерян. Что я делаю здесь, среди этих гигантов?

Мне пять лет. Я перемахнул подготовительный класс и сразу попал в первый. Это маленькая районная школа — так что моим одноклассникам лет по семь, а то и по восемь. Так мне и надо, нечего было учиться читать раньше других! Лучше бы я научился играть в футбол, перемены не были бы тогда так томительно долги и скучны.

Ну ладно, что сделано, то сделано. Правда, мысль, что у меня ничего не получится, вызывает ужас. Сидя на первой парте, я без конца ищу одобрения в глазах учительницы. Сначала я вообще постоянно срывался. К концу дня принимаюсь рыдать на коленях у мадемуазель Колетт под насмешливыми взглядами нескольких одноклассников-верховодов. Особенно страшит меня Маттео, его побаивалась вся школа. На перемене «сейчас Маттео с тобой разберется» — худшая из угроз.

Я быстро понимаю, что «не вписался», и пытаюсь наладить отношения, пытаюсь участвовать в жизни класса — но увы, получается довольно неуклюже. И вскоре я очень явно ощутил одиночество и отчуждение. Однажды мадемуазель Колетт написала на доске название темы урока: «Зеленый луг». А я-то прибыл прямо из садика, где мы изучали овощи, но еще не изучали природные зоны! И потому, увидев нечто знакомое и воспользовавшись возможностью хоть как-то проявить себя, я поднимаю руку и уверенно заявляю: «Мадам, ведь „лук“ не так пишется, там „к“ на конце!» Взрыв всеобщего веселья. Я вновь на коленях учительницы. Утешение и сочувствие. О, скольким я ей обязан!

Это время имело свой запах, который я научился узнавать. Едва уловимая смесь мела, клея, скотча, духов учительницы, обложек для тетрадей, какао с молоком, которое предписывалось подавать на каждый полдник. Сладко-соленый дух, который я с радостью ощущаю сейчас, когда прихожу в школу по своим врачебным делам. Может быть, я даже специально внюхиваюсь, чтобы почуять этот запах, такой ностальгический…

Первый класс оказывается для меня трудным годом — во всех отношениях. Конечно же, я не справляюсь. И чувствую себя неуютно. «Нужно больше стараться!» — говорят мне. Легко сказать. Но если ты рассеян, неловок и к тому же левша — вовсе нелегко. За всем не уследишь: нужно одновременно не слишком глубоко макать ручку, аккуратно вытирать ее о борт керамической чернильницы, не класть левую руку на уже написанную страницу, слушать учительницу, не качаться на стуле — а все равно вот она, клякса. А замазок для чернил тогда еще никаких не было!