Ничего святого

Затем Мелика рассматривала татуировки на полном, мускулистом предплечье пехотного сотника: паук сладострастно смокчет мушиную кровь, ворон с аппетитом завтракает волчатиной, морская гидра душит в объятиях грудастую купальщицу с безобразно оттопыренными сосками. Еще были многообещающие короткие надписи. Впрочем, Мелика была неграмотной, и насладиться глубиной философских обобщений, записанных на мертвом теле, ей не удалось.

– А что я нашла! – гордо провозвестила из кустов Гита. Ее карие глаза сияли.

– Покажь?!

– Вот!

– Меч? Ничего себе!

– Да ты прицени какой! – Зашуршала трава – это Гита, надув от натуги щеки, выволакивала из кустов настоящий полуторник. Преувеличенно массивное яблоко меча было облеплено зелеными гранатами разной величины и формы. Лезвие меча – чистое, незазубренное, неоскверненное – дало на солнце ослепительный блик.

– Ухтыш-ка! – всплеснула руками Мелика. – И где он был?

– Да тут, в траве лежал. Эти балбесы его не заметили.

– А он… а он чей?

– Теперь – наш!

– Наш?

– А чей же еще?!

– И что мы с ним сделаем?

– Зароем где-нибудь, – решила Гита, к чему-то мысленно примеряясь. – Возле Тухлой Балки, на нашем месте. Там никто не найдет.

– А потом?

– А потом продадим! Деньги поделим. – Гита сделала паузу и пояснила: – Поделим поровну.

– А сейчас куда его девать? Он же тяжеленный! А нам еще Тюльпан искать… И надо бы пошевеливаться. А то как стемнеет, у-у… – Мелика угрюмо поежилась. – Сроду не была трусихой, но… понимаешь… мне тут иногда кажется, что меня кто-то сзади того… По шее пером щекочет…

– А давай его просто в землю воткнем! – предложила Гита, страхи Мелики показались ей ерундовыми.

– Ты что! Ты что! Мне папа говорил, этого нельзя делать ни в коем случае! – запротестовала Мелика.

– ???

– Потому что мечу это не нравится – торчать в земле!

– Подумаешь не нравится! – Гита артистично закатила глаза. – В трупе ему, значит, нравится торчать. А в земле – нет, не нравится!

Гранатовое яблоко меча ответило словам Гиты приглушенным изумрудным сиянием, но ни одна из девочек этого тревожного обстоятельства не заметила. Обе были увлечены спором.

– Земля ему лезвие портит. Вот ему и не нравится! – пояснила Мелика. – Так что давай лучше в трупяка его воткнем. Тогда и видно его будет отовсюду!

– Как же! Отовсюду! Вот дойдем до вон того флажка – и ни фига уже нам видно не будет, – засомневалась Гита.

– Тогда давай заволокем труп на труп. А сверху еще один труп положим. Чтоб была башня. А в самого верхнего воткнем меч. Так мы точно его откуда хочешь заметим! – проявила сообразительность Мелика.

Так и сделали – татуированный стал фундаментом, одноглазый и пшеничноволосый – этажами.

* * *

Фриту было что вспомнить. Он гладил Эви по узкой морде, и прошлые дни являлись перед ним как живые.

Он не утирал слез – ведь траур должен быть со слезами.

Про то, что «мужчины не плачут», пусть рассказывают изнеженные варанцы, которые чуть только кашель, мозоль или озноб – кличут врача с дзинькающими в сумке шарлатанскими микстурами и черными пиявками. Варанцы, которые считают, будто лошадь глупей конюха. Что ж… Вот они и валятся из седел, как погремушки из рук дитяти, стоит только коню скозлить или чуток подыграть задом, а уж если скакун понесет, то тут сразу «Шилол помоги!», а то и вовсе «Мамочки!». Так говорят только ни во что не верящие варанцы, которые на застольях толкуют про пользу единодержавства и честят никчемных поэтов, вместо того чтобы обсуждать действительно насущные темы: как угодить богам, как обезопасить себя от завидущих и вооруженных до зубов соседей.

Фрит знал наверняка: мужчина должен плакать, когда умирает конь. Потому что нет у него никого дороже.

Сколько раз Эви уносил Фрита от разбойного люда, от песчаной бури, от чреватого низким чувством женского взгляда? Увы, Фрит умел считать только до ста.

А сколько раз чутье Эви выводило обессилившего от голода Фрита к человечьему жилью? Даже в непроглядное ненастье, даже в метель Эви умел находить дорогу. Он не боялся ни молнии, ни зверья, ни конокрадов.

Эх, сколько золотых монет было взято Фритом на спор – ведь Эви действительно был самым быстрым, самым выносливым, самым-самым…

С кем только Фрит об заклад не бился! Даже с племянницей аютской принцессы! И выиграл! Он всегда выигрывал!

И, между прочим, в одиночку, без такого помощника, как Эви, торговое дело Фрит попросту не осилил бы. Это Эви стерег купленных лошадей, Эви водил их за собой и учил держаться гоголем перед покупателем, а когда Фрит никак не мог решить, стоит ли лошадка тех денег, Эви завсегда давал знак. Мол, «на вид хороша, а нрав гнилой»…

«А ведь поначалу-то не сказать было. Заморыш заморышем», – вздохнул Фрит и криво улыбнулся.

Когда Эви родился, кобыла не желала признавать сынка, даже морды к нему не поворачивала. А сам жеребенок уж до чего был слабенький – к сосцу материнскому и то подойти был не способен…