Утром, в день пасмурный и не воскресный, я услышал, как кто–то поет низким голосом грустную песню:
…Бежал бродяга с Са–ха–ли-ина
Звериной узкою тропой…
Отдаленный голос будто обижался на кого–то, звал долго и безнадежно и закончил разочарованно, низкой отрывистой нотой:
…Никогда…
Взлетела над поворотом палка, описала дугу, скрылась…
Это был дядя Коля. Анна Семеновна обманула, и все хорошо. Я решил напугать его. Спрятаться между ветками и выскочить, когда он пройдет. Закрою ему глаза ладошками.
— Отгадайте, кто? — скажу.
— Не могу, — ответит он. — Постой, да это, наверное, Валька? Ну, здравствуй, молодой человек…
Он держал в руке бамбуковую удочку. Значит, рыбку половим.
Он подошел уже совсем близко. Я слышал, как он сопел. У кустов он чуть не упал. Я отпрянул и успел заметить его красное, напряженное и почему–то сердитое лицо.
Я присел за кустом и услышал глухой шлепок. Будто вальком ударили по мокрому белью.
…Он пытался встать, царапая палкой дорожную пыль. Приподнялся. Упал на локти, опустил голову и долго смотрел на дорогу глубокомысленно и удивленно.
Удочка валялась рядом. Красно–желтый поплавок воткнулся пером в пыль.
— Что с вами, дядя Коля?
— Ну, чего пристал…
Он подтянул правую ногу, сел. Вздернулась штанина, обнажив гладкую розовую ногу, наверное, целлулоидную.
— Валерка, иди сюда, Валерка…
— Я — не Валерка, — сказал я. — Я — Валька. Что с вами?
— Иди сюда, Валерка, — настойчиво повторил он. — Сейчас… на рыбалку поедем…
— Я не Валерка, дядя Коля, я — Валька. Ой, что с вами?
— Н–н–нет, ты Валерка, Валерка… Сейчас поедем… в Териоки… на дачу. Мать пирожков напекла… с маком… Валерка…
— Я — Валька, Валька, дядя Коля, Валька из детдома!
— Валька?
Он недоверчиво посмотрел на меня.
— Ага, Валька… Ну, вот, слушай… Уходи отсюда скорей. Уходи, слышишь?
Я пытался его поднять. Он впивался пальцами в мою руку, сипел, хрипел и гнал меня прочь. От него сильно пахло перегаром.
Глаза у него были как у Мишки, когда он болел воспалением легких и лежал в жару, тихий и страшный. Он смотрел на меня с такой надеждой, с такой большой просьбой! Он так хотел, чтобы я ушел.
— Уходи, Валька, уходи… Слышишь? Я приказываю…
Как на войне! Ну, да: дядя Коля — командир. Он приказывает, чтобы я его оставил. Он ранен, а мне нужно выполнять задание. И вот он приказывает…
Задание… Но ведь задания никакого и нет!.. Он все смотрел на меня, смотрел, и я невольно стал пятиться.
Он сидел в пыли и повторял:
— Иди, иди, не смотри на меня… не смотри…
Когда я отошел немного, он тяжело поднялся, покачнулся и пошел быстро–быстро по дороге к совхозу. Я бы не оставил его одного на дороге, но он меня прогнал.
Потом я бегал на то место, но его уже не было. Удочка, правда, валялась, но я не взял.
В последние дни лета шли дожди. Ямы у тракта наполнились желтой водой. Там, пуская пузыри, резвились лягушки. Однажды утром пришли машины, и мы стали собираться в город.
Грузовики с тентами стояли на поляне, придавив блеклую траву свежими рубчатыми шинами. Запах бензина был приятен, как всегда в дни отъезда.
Синий дымок опускался, колеблясь, на серые квадраты палаточных дощатых полов. Шоферы и ребята из старшей группы грузили вещи.
Когда мы уже садились в машины, пришел дядя Коля в шинели без погон, с гитарой. Я увидел его, когда он шел по тракту. Я спрятался за ребятами.
Он подошел к машинам и стал играть. Нельзя было разобрать, что он играет, потому что гудели моторы. Неожиданно, нестройно впереди запели что–то.
Он, конечно, пришел не ко мне… Я забрался в машину и сидел, выглядывая из–под тента. Вдруг меня позвали:
— Мартынов, Мартынов, иди сюда!
Я вылез. Дядя Коля подошел ко мне.
— Ну вот, — сказал он. — Уезжаешь, значит?
— Уезжаю…
— Расстаемся, значит?
— Расстаемся…
— Так на рыбалку мы с тобой и не сходили…
— Так и не сходили…
— Ну, ты меня, пожалуйста, прости. Виноват я перед тобой.
— Нет, — сказал я. — Нет, дядя Коля, вы не виноваты… Не надо мне было к вам ходить. И вообще ничего не надо.
— Вот ты какой… — сказал он чуть удивленно и грустно.
— Да, такой, — ответил я. — Ну, прощайте, дядя Коля. Будьте здоровы. До свидания.
Я отвернулся от него и полез в машину. Неприятно прощаться, когда на тебя смотрят.
— Постой…
Он удержал меня и сунул в руку коробку шоколадных конфет.
— Не надо, — сказал я. — Дядя Коля, честное слово, не надо…
— Бери ты, — сказал он нетерпеливо. — Говорят, вкусно…
— Дядя Коля, — сказал я. — Дядя Коля, я думал, что вы — артист…
Тогда он схватил меня обеими руками и оттащил к борту машины.
— Слушай, Валька, — сказал он. — Ты, я вижу, мужчина. А я думал, что ты — маленький совсем. Послушай меня напоследок. Помни о дереве жизни. Это правда. Иди прямо, не сворачивай. Прямо, прямо всегда. Эх, что я тебе говорю… Мал еще… На вот…
Он вынул из кармана гимнастерки зажим от пионерского галстука, ржавый, с облупившейся эмалью.
— А сейчас галстуки без зажима носят, — сказал я. — Их узлом завязывают…
— Все равно, — сказал он, — бери. На память. Машина дернулась. Дядя Коля подсадил меня на борт.