Ничей ее монстр

Он больше не говорил о своем зрении. Словно именно здесь смирился со слепотой окончательно. Но мы все равно были счастливы Захар ходил с Волчонком на рыбалку иногда они даже приносили домой мелкую рыбешку, и я жарила ее на маленькой старой печке.

Едва оставшись наедине, мы набрасывались друг на друга, как бешеные звери. Утоляя дикий голод и тоску, которая выплескивалась в первобытной страсти, которой нас накрывало с головой. Меня иногда трясло от одного прикосновения к его руке, от одного взгляда на его губы… и фантомного ощущения, как они скользят по моему телу, как накрывают мои соски или впиваются в меня там… внизу, где все опаляло жаром в жажде его ласк и безумных вторжений.

В то утро я проснулась в сарае, в соломе. Взъерошенная, с саднящей болью между ног, с исколотым соломинками телом, в смятом сарафане. Одна. Захара рядом не оказалось. Мы сбежали туда от Волчонка, который даже ночью ревностно укладывался между нами и засыпал только так.

Нашла в ворохе сухой травы свои трусики, натянула их на себя, чувствуя, как полыхают щеки при воспоминании, что мы здесь вытворяли ночью.

И вышла к хлопочущей во дворе Устинье. Она развешивала белье на веревке. Хитро на меня взглянула, и я покраснела еще сильнее.

— Доброе утро, а где все?

— Доброе, дочка. Захар за Волчонком пошел. Тот сам рыбачить сбежал в пять утра. Чуть не утонул.

— Как сбежал? Как чуть не утонул?

Внутри все похолодело и горло перехватило спазмом.

— Вот так и сбежал. Как дети сбегают. Уже все хорошо. Не волнуйся… О нем было кому позаботиться. Время пришло… прощать и долги отдавать.

И спокойно дальше белье развешивает. Ни одного слова не понять, что она там себе бормочет. Какое прощение, если мой сын чуть не утонул? И меня от паники затошнило. Я мчалась к речке, как сумасшедшая, босиком через кусты, между деревьями. В каком-то адском ужасе. Не знаю почему мне стало так страшно… Выбежала на берег и увидела, как Захар сжимает в объятиях Гришу, как раскачивается с ним, сидя в песке и удерживая его прямо перед собой. Словно всматриваясь в его лицо… Только зачем? Если он все равно его не видит… а вдруг Гриша…

Бросилась к ним, упала на колени, всматриваясь в перепуганные глаза сына. Живой, заплаканный, все еще кашляет. Мокрый весь, тина к волосам прилипла. Я хотела его к себе прижать, выхватить у Захара, но тот не дал.

— Что? Что случилось? — глажу мокрые волосы Гриши и чувствую, как отпускает занемевшие конечности, как накрывает облегчением.

— Я больше не будуууу, мамочка… я хотел сам… я… хотел лыбу поймать сам.

— Я его вижу, — прошептал едва слышно Захар, — вижу его лицо. Мутно, блекло, но вижу. Я думал мне кажется… но я вижу. Одним глазом вижу его… ПОНИМАЕШЬ? ВИЖУ ЕГО!

Мы оба замолчали, а Захар вдруг резко повернулся ко мне и впервые за все это время вцепился взглядом мне в лицо. Не сквозь меня, не в пространство, а в мое лицо.

— И тебя… вижу тебя, Девочкааааа. Проклятье! Ты слышишь?! Я тебя вижуууууу!

КОНЕЦ ДИЛОГИИ