Безрод кивнул, разжевал стебелек мурмурки, горький, терпкий. Теперь ясно видел свою погибель. И на том спасибо, что от меча помереть доведется или секиры, а не от вервия волосяного.
- А выдюжишь седмицу, я того, с рукой, что ты в переулке свернул, разговорю.
- Поздно уж. Да и ни к чему то.
- Не тебя так память о тебе очищу.
- Ты вот что, ворожец, живет в гончарном конце у Жичихи Тычок, старичок. Хороший старик. Не дай пропасть, как уйдут полуночники-то.
Стюжень заглянул в глаза Безроду, но Безрод глаза прятал, не показывал. Все в землю глядел. Нельзя давать другим пить обреченность из твоих глаз, то твои мертвые воды, и только твои, сам пей, исплавай вдоль и поперек, да все сам, не подпускай к ним других.
- Ты должен выдюжить.
- Я должен?
Безрод улыбнулся. Все кому он был должен, пируют нынче у Ратника, и так странно было слышать про какие-то долги, что не сдержал Ничей улыбки. Вещий сон. Даже тот старик не знал его погибели и уж всякому дурню то теперь ведомо, что не протянет Безрод и седмицы.
- А меч твой я у себя держу. И пальцем иной не трогает.
Безрод кивнул.
Стюжень ухмыльнулся в бороду, отвернулся.
- А насчет княжа попомни.
Ослышался? Не бросил, не отвадил мысль глупую? Все о том же?
- Рот прикрой, душа вылетит не поймаешь. - Ворожец поднялся и на прощанье напомнил:
- Попомни.
Ни свет ни заря впередсмотрящие переполошили Сторожище:
- Корабли! Тьмы тьмущие!