Публикуемая главка «разорвана» на две части: её начало хранится в ЛБ, ф. 93, I, 2. 12, а продолжение – в Ленинграде (ИРЛИ, ф. 100, № 29479. ССХб. 12). В московской рукописи на с. 111 находится абзац, отмеченный А. Г. Достоевской красным карандашом с её пометой: «Не напечатано». В ИРЛИ имеется копия этого начала, сделанная рукой А. Г. Достоевской, с надписью: «Начало отрывка, не помещённого в мае – июне 1877 г. “Дневник писателя”. Это начало списано мною со страницы 111 отданной в музей рукописи. Май – июнь».
Таким образом, в ИРЛИ хранится основная рукопись. Она представляет собой автограф с поправками на 8-й странице. Основной текст расположен на л. 1–6; текст на л. 7–8 является вставкой к л. 1 (вместо зачёркнутых семи строк).
Весь текст, хранящийся в ИРЛИ, с левой стороны отчёркнут красным карандашом. На л. 6 А. Г. Достоевской написано: «Всё очерченное красным карандашом не напечатано». На л. 8 об. её же карандашная помета: «Находилась в рукописи май – июнь 1877. “Дневник писателя”. Не была напечатана».
Мы публикуем весь отрывок, восстановив его органическое единство, причём вставка, находящаяся на л. 7–8, располагается вслед за семью перечёркнутыми строчками, место которых она должна была занимать. Месторасположение каждой части отрывка оговаривается.
Этот отрывок, скорее всего, представляет собой самостоятельную главку первой большой главы майско-июньского выпуска «Дневника писателя» 1877 г. О самостоятельности отрывка свидетельствует сам Достоевский: «А кстати уж ещё раз и отступая от дела, и пусть это будет глава лишняя».
Весь русский интеллигентный слой, т. е. все русские, стоящие над народом (теперь уже огромный слой, заметим это), – все, в целом своём, – никуда не годятся. Весь этот слой, как слой, как целое – до нельзя плохой слой. Другое дело, если разбить это целое на единицы и разбирать по единицам; единицы, т. е. частные лица весьма бывают и недурны и даже во множестве. Совсем другое в народе: в народе целое – почти идеально хорошо (конечно, в нравственном смысле и, разумеется, не в смысле образования науками, развития экономических сил и проч.). Но и единицы в народе так хороши, так бывают хороши, как редко может встретиться в интеллигентном слое, хотя несомненно довольно есть и зверских единиц, а не прямо зверских, то до безобразия невыдержанных. Да, в этом нельзя не сознаться, но не знаю почему так, но в большинстве случаев вы сами как будто отказываетесь произносить суд ваш над этими зверскими единицами, отказываетесь по совести и [не оправдывая их] извиняете, однако, народное образование. Но эту тему мы пока оставим, зато, повторяю, целое всего народа в совокупности, и всё то, что хранит в себе народ как // святыню, как всех связующее, так прекрасно как ни у кого, как ни в каком народе, может быть. Что такое это единое и связующее – здесь не место объяснять, да и не о том я хочу говорить. Но связан и объединён наш народ пока так, что его трудно расшатать. Хомяков говаривал, говорят, смеясь, что русский народ на страшном суде будет судиться не единицами, не по головам, а целыми деревнями, так что и в ад и в рай будет отсылаться деревнями. Шутка тонкая и чрезвычайно меткая и глубокая.