Ничейная земля

— Ты как ребенок: непослушный, невоспитанный ребенок. Не понимаешь самых простых вещей. Тебе хочется обязательно рассказать. Зачем? Ты не подумал о том, что если бы я и в самом деле хотела, то давно бы тебя попросила? Ты меня все время о чем-то спрашиваешь, я же тебе вопросов не задаю. Значит, у меня есть на то свои причины. Я все время одна, Стасинька приходил редко, ты теперь приходишь чаще, но я думаю, что это тоже скоро кончится. Иногда я хожу по городу, иногда разговариваю с людьми; редко, но разговариваю. И у меня есть все, что необходимо для жизни, и я знаю все, что мне нужно, а вы знаете так много, что в этих ваших знаниях уже не может быть правды, ведь правда одна и она проста, а у вас нет ничего, кроме лжи и обмана. Нет, я не думаю, что ты хочешь меня обмануть; ты не можешь иначе, и Стасинька не мог иначе. Вы очень похожи.

— Я совсем не похож на Юрыся.

— Конечно, нет, — улыбнулась она, — я шучу. Но так же, как он, ты благородный, добрый, очень честный человек и жертвуешь собой ради других.

— Перестань! Это…

— Не сердись на меня. Я очень не люблю, когда на меня сердятся. Сейчас ты послушаешь радио, а я вымою посуду. Если хочешь, можешь ложиться.

Потом, у себя дома, сидя за пустым письменным столом — пора наконец браться за работу, а то он потерял все контакты и заказы, — Завиша думал об этой ночи, совсем не похожей на все предыдущие, которые он провел с Вандой. Как будто ей удалось наконец освободиться от всего, что ее сдерживало, Ванда стала свободной, счастливой и искренней, она была агрессивной и требовательной, а Завиша подчинялся ласкам, о которых не мог раньше и мечтать, и чувствовал себя просто смущенным, потому что Ванда выполняла такие его прихоти, о которых он не смел до сегодняшнего дня заикнуться. Всегда по-супружески покорная и почти демонстративно отказывающаяся от возможности чувствовать самой, теперь она так же демонстративно проявляла свои чувства, как бы желая показать Завише, что именно в эту минуту, именно сейчас, она по-настоящему счастлива.

Утром Ванда вела себя как обычно, только в тот момент, когда она целовала его на прощанье, ему показалось, что на ее лице появилась не то ироническая, не то грустная улыбка, как будто говорящая: «Все-то я о тебе знаю, такой уж ты человек».

Смешной, стареющий тип, подумал Завиша. Ноги в носках вытянуты под письменным столом, потому что куда-то пропали домашние туфли, и, как всегда, утром немного побаливает то место, где печень. Хочешь, чтобы я поверил, что ты меня любишь? Давай избавим друг друга от признаний, это хуже, чем стареющая нагота или запоздалые любовные игры. Лучше не говори ничего: каждое слово, которое ты сможешь придумать, покажется неискренним и лживым. Это не я скрываю от тебя правду, а ты, наглухо закрытая и недоступная, прячешь все от меня.

Сидя за столом и зная, что через минуту ему придется поднять телефонную трубку, Завиша думал о том, что он сейчас как тот молокосос из легионов, как щенок, влюбленный первый раз в жизни, рядится в разноцветные перья, а слова, которые приходят в голову, истерты, как старый, поношенный мундир. Ты скрываешь от меня, скрываешь от меня… Женщина, тайна, дымка, неведомое… Блондинка с Пивной улицы, вдова, любовница незадачливого сотрудника «двойки»… Почему, черт возьми, она не хочет уезжать?

Завиша взял телефонную книгу, но в этот момент зазвонил телефон. Поднимая трубку, он уже знал, кто звонит. Тот, кто должен был объявиться, тот кого он ждал: Наперала.

И прежде чем он сел за круглый стол в плохо освещенном кабинете Напералы и взял сигарету, которую ему предложил майор, он понял, что сейчас не он, Завиша, разыгрывает эту партию и что к концу игры, — а ведь когда-то этот конец он представлял себе совершенно иначе, — у него почти нет козырей, ибо все, что он еще может бросить на полированную, красного дерева, поверхность стола, обернется против него.

Владек смотрел на старого приятеля внимательно и даже сердечно, казалось, что он переполнен чувством искренней дружбы, что в нем живет память о давних общих делах, о боевых подвигах и о твердом мужском братстве.

— Ты плохо выглядишь!

— Возможно, — пробормотал Завиша.

Не он вел сегодняшний разговор, это стало ясно с первого слова, с той минуты, когда они пожали друг другу руки в секретариате Напералы, а майор произнес, как обычно: «Прости, что тебе пришлось подождать, ведь ты знаешь, какая у нас работа!» Теперь он мог морочить Завише голову старыми воспоминаниями, произвольно меняя темы, растягивая разговор, для того чтобы подойти к главному вопросу в тот момент, когда ему это будет выгодно. Ротмистр с самого начала вынужден был обороняться на позициях, на которых — и он это знал — ему долго не продержаться, поэтому он заслонялся, как старым щитом, своим ленивым безразличием и осторожным молчанием.

— Что у тебя слышно? — спросил Наперала. — Я думал, что ты вот-вот объявишься. Очень было бы кстати. Забываешь о старых друзьях. Рюмочку выпьешь?

— Да.

— У меня «Старовин». Давай за твое здоровье. Все еще занимаешься объявленьицами?

— Сам знаешь…