Ничейная земля

Тереса давно отошла от окна; в тумане, плотно окутавшем улицу, между небом и землей, висел светящийся квадратик. Она попросила: «Зайди к нам». Но Эдвард отказался. И не только потому, что было уже поздно. Ее отец, маленький человечек с большой головой, смотрел на него через очки, и его взгляд тревожил и раздражал. Он долго жал Эдварду руку, ладони у него были мягкие и влажные, и повторял: «Я очень рад» — и это звучало как мольба о сострадании. В этой темной, немного душной комнате, заставленной старой мебелью, Эдвард чувствовал себя неловко и неуютно. Над диваном висел портрет мужчины в ермолке: большие глаза, похожие на глаза Тересы, смотрели на него умоляюще. Мать принесла чай, бутерброды, пирожные и тоже просила, чтобы он пожелал откушать, соблаговолил, не побрезговал, удобнее сел на этот мягкий стул возле Тересы, может, еще сахару, может, еще варенье, а то ей кажется, что невкусно, гостю не нравится… Эдвард тонул в этой мягкой мебели, в сластях, в улыбках, все время боясь, что он что-нибудь сломает, разобьет, ударит, что его руки — слишком большие, шаги — слишком нескладные, голос — слишком громкий.

О чем родители говорили с Тересой, когда он уходил? Умоляли, чтобы она нашла себе другого? Покорно соглашались с ее выбором? А может быть, просто молчали, думая только о том, что придет беда, катастрофа, несчастье…

Эдвард гладил волосы девушки, гулял с ней по улицам, по Краковскому Предместью, по Новому Святу, и тогда все было хорошо… Как-то раз они вместе пошли на Налевки. Крикливые евреи в ермолках, похожие на того, что смотрел с портрета в комнате у Тересы, расхваливали свой товар. В грязных подворотнях стояли старые еврейки. Он взглянул на одну из них. Она была в парике, улыбалась, показывая беззубые десны. Но глаза, огромные, беспокойные глаза… Как у Тересы. Они убежали оттуда, вышли на Жолибож, в район новой застройки, бежали широкими тротуарами под тополями, радуясь, что зажглись первые фонари.

Наконец Эдвард отошел от дома Тересы. Быстрый шаг, четкая работа мышц, глубокий вдох, влажный воздух проникает в легкие.

— У вас прикурить не найдется?

Эдвард увидел двух мужчин. Они стояли перед ним, держа руки в карманах пальто. Поднятые воротники, бесцветные лица, почти невидимые в темноте.

Эдвард полез за спичками и услышал:

— Как там твоя жидовочка? Годится?

Ясно: они его ждали. Вацек? Эдвард не чувствовал страха, только сильнее забилось сердце, как перед матчем. Реакция у него безошибочная, он отскочил вовремя, тот попал в пустоту. «Решил кастетом», — подумал он, делая нырок, и тут же ударил. Заболела рука, значит, удар точный. Тот скорчился и опустился на колени, а из тумана вынырнул третий. Эдвард увидел палку и бросился к стене дома. Второй был ближе, они столкнулись, Эдвард почувствовал, как металл распарывает ему плечо, он ударил в живот, помогло. Но первый уже поднимался с тротуара. В этот момент огни фар разорвали туман, автомобиль тормозил. Эдвард еще успел увидеть их в ярком свете, они кинулись в направлении Сольца. Фидзинский коснулся своего плеча, пальто было разорвано.

Высокий мужчина выскочил из машины.

— Смотались, — бросил он. — Теперь ищи ветра в поле. С вами все в порядке?

— Почти, — улыбнулся Эдвард. — Спасибо.

На самом деле он не чувствовал благодарности, сам должен был справиться. Или в крайнем случае убежать. И не вышло.

— Прошу вас, садитесь, — предложил мужчина.

Эдвард хотел отказаться, но его удивил тон, который он уловил в голосе мужчины. Это было не обычное вежливое предложение, а приказ. Он сел на мягкое сиденье автомобиля, погрузился в тепло, мужчина предложил сигарету, шофер погнал машину, не спрашивая, куда ехать. Свет фар удлинился, казалось, что две длинные иглы протыкают туман. Мотор выл на высоких оборотах, преодолевая крутой подъем Тамки.

— Я живу на Ясной, — сказал Эдвард. — Если можно…

— Знаю, знаю, пан Фидзинский, — улыбнулся мужчина, — но сначала поедем ко мне. Мы давно мечтаем о встрече с вами.

Сквозь приоткрытое окно в машину врывался влажный воздух. На Новом Святе разноцветные полосы огней перерезали тротуары.

Эдвард даже не удивился, словно случившееся не было для него неожиданностью.

— В чем дело? — спросил он.

— Да так, кое-какие мелочи, стакан чая и рюмка водки.

Автомобиль свернул на Хмельную, потом на Брацкую. Они въехали в подворотню, напоминающую узкий туннель. Выходя из машины, Эдвард коснулся влажной стены.