Ничейная земля

– Интересно? – хмыкнула Валя, но тут же посерьезнела. – Никто не знает. Только знаешь, что говорят? Говорят, Кирилл все видел. Ну, мамку мертвую свою. А он ведь тогда вообще сопляк был. Года два-три, может, четыре, или типа того. Маленький, в общем. Вот, говорят, с тех пор он и того – тю-тю, тронулся.

Катя поежилась, едва попытавшись представить, каково это.

– Бедный пацан… После такого любой тронется.

– Вот его бабка к себе и взяла, не в детдом же отдавать, внук типа все-таки, – согласилась Валя. – А сама тоже после этого в бога ударилась. Ходит и молится вечно теперь.

Катя смутно помнила, что ее звали Людмила Николаевна. Но все называли ее просто «Фокина». Дети разбегались при виде полоумной женщины в платке, которая брела по пыльным колдобинам Ямы и вечно бубнила себе под нос что-то про богородицу, а также сына, отца и святого духа и прочее.

– Жалко его, – сказала Катя. – Не, я серьезно, Валь. Пацан такое пережил, а с ним никто не общается даже. Как с дурачком. А он никакой не дурачок, раз такое было. Это же неправильно, наверное…

Валя покосилась на сестру, но промолчала.

– А барак этот? – робко спросила Катя. – С тех пор, как она повесилась, здесь что, так и не жил никто больше?

– Сеструх, ну ты даешь. А вот ты сама захотела бы жить там, где тетка на глазах у своего сына повесилась? Да там ни один нормальный человек глаза ночью не сомкнет, блин.

Катя попыталась представить – и тут же непроизвольно поежилась.

– Бррр. Ни за что.

– Вот-вот. А остальные что? Тоже не дураки.

Барак с каждой минутой выглядел все более зловещим и мрачным. На секунду Кате даже показалось, что сквозь черные щели заколоченных окон дома-призрака на нее кто-то смотрит. Это заставило Катю нервно вскочить.

– Слушай, Валь, пошли уже отсюда, а?

Валя кивнула, но не сдвинулась с места.

– Там не то что жить с тех пор никто не хотел, – мрачно, почти зловеще продолжала она. – К этому бараку вечером или ночью никто даже подойти не осмелиться. Особенно, если один. Видишь, рядом ни домов, ничего. Знаешь, почему?

У Кати перехватило дыхание. А собственный голос показался ей непослушным, тихим и дрожащим.

– Почему?

– Говорят, он проклятый, – торжественно поведала Валя. – Я слышала, говорят, что мать Кирилла так его и не оставила. Дом, в смысле. Не нашла покоя на том свете, понимаешь? Наши рассказывали, – под «нашими» Валя всегда подразумевала своих многочисленных друзей со всех концов поселка, – что по ночам там до сих пор что-то слышно. Какие-то звуки. Бац – и скрипнет что-то. Или упадет. Будто ходит там кто-то… Представляешь себе?

Катя почувствовала, как у нее на спине волоски встают дыбом от ужаса.

– Врешь.

– Серьезно! – Валя выпучила глаза, доказывая этим, что не шутит. – А еще, по ночам, иногда… Особенно, когда полнолуние… Если бы я сама не слышала, ни за что не поверила бы. Когда на небе горит полная луна, иногда в такую ночь можно услышать, как из барака кто-то зовет тебя… Тихо так, тихонечко, тонким таким замогильным голосом…

Катя открыла рот от напряжения, круглыми глазами пожирая сестру. Сделав многообещающую и от того еще более жуткую, зловещую паузу, Валя вдруг дернула руку и схватила Катю за плечо, возопив что есть сил:

– …«Катька-а-а!!!».

Взвизгнув, Катя шарахнулась назад. Валя разразилась хохотом, едва не свалившись с бревна. Поняв, что ее разыграли, как последнюю простушку, раскрасневшись от злости и на себя, и на сестру, Катя закричала:

– Да пошла ты! Дура, блин! Совсем уже чиканутая!

Валя покатывалась со смеху, повизгивая и хватаясь за живот. Катя, ругаясь и кипя от злости, перелезла через бревно и решительно двинулась прочь. Валя засеменила следом, окликая сестру сквозь смех:

– Стой, Катюх!

– Иди ты!

– Видела бы ты себя! – Валя не могла успокоиться. – Да стой ты, дура, я же пошутила!

– Сама дура! Чиканутая.

Катя костерила себя, на чем свет стоит, за то, что в очередной раз позволила сестре выставить себя в дураках. Но, пройдя пару кварталов по петляющим пыльным улочкам, она стала понемногу успокаиваться. А затем не выдержала и усмехнулась, вспомнив собственный голос.

Лишь стерев улыбку с лица и заставив себя насупиться, чтобы сестра не расслаблялась, Катя остановилась и позволила Вале догнать ее.

Потом они попили воды на колонке, около которой, несмотря на стоящую в Яме жару, никого не было. А вскоре вышли на родную улочку.

– Сколько у тебя экзаменов еще в школе осталось?

– Два, – вздохнула Катя. – Математика и сочинение.

Валя скривилась.

– Фу! Математику всегда терпеть не могла.

– А я за нее как раз не волнуюсь. А вот сочинение…

Они прошли мимо дома Авдеевой. Хозяйка, как почти всегда, сидела на низенькой шаткой лавочке в палисаднике, в тени куста сирени, который был ее гордостью. Сестры хором поздоровались:

– Здрасте, баб Галь!

Авдеева закивала, улыбаясь беззубым морщинистым ртом, а потом долго смотрела им вслед, словно стараясь запечатлеть эту идиллическую картину, пока смерть не заявит о своих правах. Авдеева была старой и часто болела, и родители Кати поговаривали как-то, что баба Галя в своем холодном домишке еще одну зиму точно не переживет.