Ничейная Земля

Наверное, не стоило так задерживаться. Никаких срочных дел не было, но, когда охранница Люба позвонила в дверь лаборатории, была уже половина первого. Разрешение на работу в вечернее время действовало до двенадцати; особенно строго никто не следил за соблюдением режима; Люба, наверное, хотела проверить – горит ли свет, потому что кто-то забыл (забывали, и не раз), или кто-то всё-таки есть. Люба просто нарушила уютное оцепенение, влезла в мозаику из распечатанных свежих статей, разложенных на столе; кусочек того самого неуютного внешнего мира, где есть дверные звонки, охранники и выключатели; от этого мозаика стала рассыпаться, и можно было спокойно идти домой, потому что сегодня мозаика уже точно не соберётся, не должно быть в ней ничего от того мира, где начинался сентябрь, на асфальте лежали жёлтые листья, и шёл дождь.

– Вы же знаете, у меня свой ключ, и заведующий в курсе.

Во внешнем мире автобусы уже не ходили, но торопиться было некуда – можно было спокойно пройтись до дома и попробовать уравновесить продолжающий накрапывать дождь, пустоту в голове и маленький уютный мир лаборатории. Идти было недалеко – семь километров. Или девять, если по набережной, но по набережной – приятнее, хотя, чтобы попасть на набережную, нужно было пройти мимо дома с башней, а мимо дома с башней ходить не всегда приятно, больно уж зловеще он выглядит в темноте.

История с этим домом была странная – то ли это больница была когда-то детская, то ли сумасшедший дом, но за голубятней у забора, отгораживающего дом от улицы, всё время происходило что-то неприятное: то бомжи что-нибудь не поделят и поубивают друг друга, то повесится кто-то.

Сейчас старую голубятню снесли, в доме разместили какое-то медицинское учреждение, понавесили над обновлённым забором камеры – но ощущение чего-то недоброго осталось, несмотря на фонари и чистый ровный асфальт вдоль забора. Пешеходный переход был напротив калитки в заборе; раньше переходить улицу явно не стоило: местные автомобилисты вряд ли рассчитывали, что кто-нибудь будет ходить здесь вечером, и снижали скорость только перед поворотом, у пешеходного перехода. Калитка была хитрая: с глазком видеокамеры и магнитным замком. Замок щёлкнул, и механический голос произнёс: «Выход разрешён». Из калитки вышел человек в пальто и шляпе. Это снова нарушило только начавшие уравновешиваться мысли; оживший дом с башней, механический голос, нелепо одетый человек, выходящий из калитки – не имели отношения ни к диссертации, ни к осеннему вечеру, ни к пустоте в голове. Хотелось поскорее отойти подальше от этого человека, но странно, наверное, было бы убегать от него на улице или останавливаться перед переходом; поэтому пришлось переходить дорогу вместе. Человек перешёл дорогу и оказался немного впереди; обернулся, замер.

– Постойте, – сказал человек. – Что вы здесь делаете?

Странный тон. Говорит уверенно, даже ни тени сомнения, что узнал.

– Да, узнал. Вот ты, похоже, нет. Своего лечащего врача не узнал. Завтра посмотрю по поводу терапии новой. Что ты здесь в час ночи делаешь? Ты в палате должен быть. В больницу должен был до восьми вернуться. Завтра в семь подъём, а в девять – трудотерапия. Возвращайся. Если не вернёшься, я сейчас в полицию позвоню. Они тебя вернут. И на режим переведу, чтобы никаких прогулок. Сейчас же разворачивайся и возвращайся в больницу.

Говорил уверенно, но явно опасался, что что-то пойдёт не так. Телефон при этом действительно достал и, похоже, правда, собрался звонить. Полиции ещё только не хватало. Пока разбираться будут, кто врач, а кто – сумасшедший, полночи пройдёт; полночи в обезьяннике – не самое приятное времяпровождение.

Между тем, врач, похоже, передумал и сунул телефон в карман, подошёл и стал заламывать мне руку. Это было, с одной стороны, неприятно, с другой – вносило некоторую ясность в происходящее и дальнейший сценарий развития событий. Потому как, если кто-то подходит и несёт бред – это допускает несколько вариантов развития ситуации, а если кто-то хватает за руку – это совсем другое.

Через минуту человек лежал у стены дома. Шляпа лежала рядом, человек гово рил что-то нечленораздельное и прижимал окровавленный носовой платок к лицу. Телефон его лежал на асфальте, пластмассовая Нокиа, раздавленная ботинком.

Нужно было бежать до проспекта и ловить машину, пока человек не вернулся к калитке и не вызвал полицию. Машина остановилась сразу – красная «Девятка» с восточным человеком за рулём. Водитель был молчалив и слушал восточную музыку. Десять минут – и дома. Раздеться, умыться, поставить чайник – и не думать о странном человеке, оставшемся сидеть с разбитым носом у стены под барельефом шестипалой женщины.

Чёрный фашист и Красный солдат