Ничейной земли не бывает

— Но ты же… со мной…

— Переспала?! Да, но только ради тебя, понимаешь? А теперь уйди!

Однако солдат не тронулся с места. Он стоял как истукан, каким запомнился ей тогда в зале. Широко раскрытые, точно от страха, карие глаза, большой палец у нижней губы, беспомощно прижатые к бокам локти. Никем не замеченный и не способный вести борьбу за немногих танцующих девушек, он явно не знал, что ему делать, и был похож на наивного деревенского пастушка, который случайно попал в оживленный центр города.

— Уйди, пожалуйста, — тихо повторила Фридерика.

— Я рад, что наконец-то нашел тебя. Я ведь искал тебя. Уже несколько недель ты меня избегаешь! Я многое о тебе слышал. Выдумывают все или, быть может, все так и есть, как говорят?

— Мне безразлично, что обо мне говорят, — ответила она, — как безразличен и ты сам.

— Понимаю, — тяжело вздохнул Фихтнер. — Я ведь всего-навсего простой солдат, в недалеком прошлом пастух, от меня до сих пор пахнет баранами. Короче говоря, совсем не то, что надо офицерской дочке. Тебе, наверное, нужен майор, такой же, как тот, что уже десять дней садится за отдельный столик, вокруг которого ты кружишься, словно овечка весной.

Угадав движение солдата, Фридерика крикнула:

— Прочь руки!..

Ульрих продолжал стоять молча — она слышала только его дыхание. Это короткое, прерывистое дыхание Фридерика однажды уже слышала, но даже в ту ночь оно осталось для нее чужим, хотя Ульрих и лежал рядом.

— Рике, вот-вот начнутся учения — то ли сегодня, то ли завтра. Я хотел бы поговорить с тобой… Я ведь имею право на это, я намерен жениться на тебе, несмотря на то что ты…

— Ты с ума сошел, что ли? Неужели ты до сих пор не вонял, что мне тогда просто стало жалко тебя?! Была только одна жалость, и все. Пошла я с тобой для того, чтобы ты наконец узнал, что это такое! Какие у тебя на меня права? Ни у кого нет на меня прав! И тем более у тебя, такого простачка!..

Фридерика больше не сдерживалась. Они понимала, что не права, ведь все произошло совсем иначе. У нее были какие-то чувства, но сейчас она не могла ничего объяснить, да, наверное, и слов-то таких нет. Однако она хотела, чтобы все это скорее кончилось, хотела забыть обо всем, что у нее было с Фихтнером. Именно поэтому она и обижала его теперь, говорила неприятные вещи. В действительности же это относилось больше к другим, касалось, скорее, самой Фридерики, чем его. Она как бы восставала против тех обстоятельств, которые сложились отнюдь не по вине солдата, но и не по ее вине и которые они не могли изменить.

— Исчезни! — крикнула она. — Уйди же ты наконец! Обернувшись, она увидела, что солдата возле нее нет. Он уже вышел на просеку и медленно удалялся, глубоко засунув руки в карманы шинели, полы которой лениво бились о голенища сапог. Лопатки резко выделялись на спине Ульриха.

«Пастушья спина, — объяснил он ей в тот вечер. — Она появляется от того, что человек подолгу стоит, опираясь на посох». И Ульрих показал ей, как стоит пастух с палкой. Он взял из угла половую щетку и застыл перед кроватью.

Фридерика велела ему повернуться и, увидев его лопатки, встала и даже ощупала их. На них была только кожа, коричневая тугая кожа, немного прохладная и сухая. «Послушай, да ими действительно можно загребать воду!» — усмехнулась Фридерика.

Ульрих засмеялся, бросил щетку на пол, взял Фридерику на руки и положил на кровать. Она обхватила его лопатки и крепко прижала к себе…

Ульрих больше молчал. Он и это объяснил своей доармейской профессией. С овцами ведь не поговоришь, им выкрикивают лишь короткие приказания. Вот, пожалуй, с собакой иногда можно поговорить, потому что та хоть как-то реагирует на человеческую речь.

Все свои особенности Ульрих объяснял пастушеством, как будто оно еще тогда, когда он находился в чреве матери, определило его дальнейшее развитие. Высокий рост важен для лучшего обзора стада, узкий, слегка красноватый нос — от холодной погоды, хриплый голос — от частого покрикивания на овец, да еще при сильном ветре. Длинными сильными пальцами хорошо принимать родившегося ягненка, медленная походка как нельзя лучше подходит для пастуха. Черная шляпа с широкими полями спасает от сильного зноя и от проливных дождей, а с помощью посоха и двухколесной повозки легче передвигаться от одного пастбища к другому…