Ничьи котята

Внезапно ей захотелось рассказать, как жгут кожу капли жидкого пламени, пробивающиеся сквозь отчаянно отмахивающиеся от струи невидимые руки. Как корчит тело от электрических разрядов, пробившихся с железных штырей сквозь поставленные барьер. Как оставляют синяки пробивающие защиту медленные стальные шарики и как едко секут кожу каменные брызги от ударяющих в сантиметре от тела быстрых кусочков свинца. Как нарастает тупая боль в тех местах, где вдавливаются в тело шипы опускающейся сверху стальной плиты, которую невозможно удержать невидимыми руками… Однако она подавила порыв. Не стоит малышне знать такие вещи, особенно Яне. Достаточно того, что ужасы еще долго станут сниться ей самой по ночам. Так что она просто вздохнула и отвернулась. Впрочем, Палек быстро оправился от смущения за свою неловкость и рассказал, как он однажды застрял в узком каменном лазу в заброшенном полуразрушенном подвале. Вообще-то там, наверное, было страшно, но в его исполнении получилось даже смешно, и Карина оттаяла.

Примерно через полчаса в комнату заглянул тот самый молодой мужчина, которого Карина помнила по своим снам.

— Треплетесь? — улыбнулся он. — Привет, Карина, я Дзинтон, не забыла? Как ты себя чувствуешь?

Он подошел к кровати, улыбнулся девочке и пощупал сначала ее лоб, потом зачем-то шею над ключицей, заглянул в глаза и улыбнулся.

— Ты быстро оправляешься, — сообщил он. — Но сегодня тебе стоило бы еще полежать в постели. Желудок, знаешь ли, штука деликатная, ему после приступов покой нужен. Но если совсем невмоготу станет валяться — можешь немного погулять в саду. Только никаких усилий, понятно? Не бегать, не прыгать, не поднимать ничего тяжелее цветка. Палек, если что, ты ответственный, ага?

— Ну вот еще, за девчонками приглядывать! — фыркнул тот. Дзинтон укоризненно посмотрел на него, и тот пожал плечами: — Ну ладно. Только пусть она меня слушается, а то еще скажет, что старшая, и все.

— Не скажет, — усмехнулся Дзинтон. — Она у нас умница, сама все понимает. Кстати, мелюзга, а вы чего тут расселись? Сегодня, между прочим, ваша очередь по кухне дежурить, а там посуда немытая грудой лежит. И обед готовить тоже вы сами должны. Рецепты на столе в кухне, продукты в холодильнике и овощных корзинах, вода в кране, электричество в плите, ножи на подставке. И имейте в виду, обедать я хочу не позже полудня, как максимум — в час дня. А времени, между прочим, полдевятого. Не успеете — голодный я страшен. И вполне могу слопать вас обоих.

Он подмигнул Карине, слегка щелкнул ее по носу и вышел. Девочка против воли улыбнулась. Да, он действительно хороший. Он ее в Институт не отдаст.

Палек протяжно вздохнул и пихнул Яну в плечо.

— Пошли, — недовольно сказал он. — Ох уж эти взрослые! Подумаешь, посуда немытая…

Яна соскочила с кровати.

— Вчера Дзинтон в кухне дежурил, — пояснила она. — А сегодня мы с Палеком. Дзинтон говорит, что иждивенцев у нас нет. Он, конечно, хороший, но нудный… — Она тихонько хихикнула. — Сегодня утром опять с Цуккой ругался, что та деньги на нас потратила, а она его снова педантом и занудой обозвала. Цукка — тетенька, которая тоже с нами живет. Ты еще спать хочешь? Тебя, между прочим, велено пять раз в день кормить.

Она подошла к двери и почти уже вышла, но вдруг остановилась и обернулась.

— Карина, — дрожащим шепотом спросила она, — ты ведь не станешь убивать Дзинтона, да? И Цукку с Палеком? Ну пожалуйста, не надо!..

Карине словно дали пощечину. Она дернулась, словно ее ударили электротоком.

— Дурочка! — зло сказала она. — Они же нам помогают! Я что, ненормальная?

Да, холодно сказал голос у нее внутри. Ты ненормальная. Ты убийца.

Внезапно перед ее внутренним взором всплыли голубые глаза. Растерянный взгляд молодого охранника — первого, кого она убила в Институте. Голубые глаза над дулом пистолета, пальцы, дрожащие на спусковом крючке, и недоумение во взгляде, секунду спустя сменившееся смертной отстраненностью. Тогда она почти не обратила на него внимания, бездумно перешагнув через трупы — впереди ее ждали другие враги. Но теперь…

Скольких она убила тогда, пытаясь вырваться на волю? Память не сохранила деталей — только хаотичные картины: барабанящий в железную пластину тяжелый град, отчаянные вопли умирающих, кровь и безжизненные тела под ногами… А раньше? Она убивала и раньше, еще до Института убивала отчаянно, бездумно, случайно, иногда вовсе не желая того, но — убивала.

Что она наделала? Как она могла? Она, забитая сирота из детского дома, и мухи не обидевшая до того рокового дня, когда впервые ощутила яростную стальную пружину своих невидимых рук, сносящих головы обидчикам-мальчишкам. Она убийца.

Убийца.

Раньше у нее не оставалось времени, чтобы задуматься. Сначала она пряталась и убегала, и ее мысли занимало одно: где найти еду и укрыться от холода и людей. Потом ее привезли в Институт, и проведенное там время совсем не отложилось в памяти, если не считать ужасных часов, проведенных на испытательных стендах. Потом опять бегство — и вот теперь она наконец-то в безопасности. И она может вспоминать.