Ничья земля - Ничья земля. Дети капища. Дураки и герои. Школа негодяев

После этого случая Сергеев даже отлеживался в лагере Еврейской армии почти две недели — пощипали его основательно. За время вынужденного безделья он вдоволь пообщался с Бондаревым, используя возможность узнать его поближе, и даже имел роман с одной девушкой из общины, выполнявшей при нем обязанности медсестры. Правда, кто и с кем имел роман — определилось позже, уже перед уходом. Девица была возраста самого что ни на есть детородного, общине нужна была свежая кровь, а рожденный иудейкой ребенок в любом случае был иудеем. В концепцию религиозного боевого формирования, созданную Бондаревым, это прекрасно укладывалось. Так что, чем черт не шутит, в лагере, к которому они приближались, у Сергеева вполне мог подрастать сын.

При этой мысли Сергеев невольно улыбнулся. С детьми у него в жизни не задалось. Вначале круг обязанностей такого развития событий не предполагал. Вообще. Отсутствие родителей и близких родственников считалось положительным дополнительным фактором для быстрого карьерного роста.

Какой отец, какая мать, когда есть Родина, ее передовой отряд и их политические и материальные интересы? Потом, когда Родина кончилась, политические интересы диаметрально поменялись, а материальные интересы как-то сразу, без прелюдий, стали иметь вполне определенных собственников, он, наслаждаясь свалившейся с неба свободой, не задумывался ни о семье, ни о наследниках. А когда встретил Вику — у нее уже была Маринка, и вопрос о совместных детях даже не обсуждался.

Маринку Вика долго от него скрывала — не показывала фотографий, почти не говорила о ней и отказывалась знакомить. Первое время, пока их связь носила оттенок непостоянной, почти случайной, во всяком случае, с ее стороны, Сергеев и не знал, что у Плотниковой есть дочь. Вика приходила и уходила, отгородившись от него стеной, заглядывать за которую Сергееву, ну не то чтобы запрещалось, но, во всяком случае, было крайне нежелательно.

Ужин, разговоры о прочитанных книгах (грех безудержного книгочейства Сергеев сохранил с младых ногтей и отказываться от него не собирался), совместные просмотры новинок кино. Театры, в которых Плотникова неизменно производила впечатление на всех пришедших на встречу с Мельпоменой мужчин, своей манерой держаться даже более, чем своей внешностью. Потом они ехали в его квартиру и занимались любовью. Литература, кино, театр, секс. Порядок мог меняться — суть никогда. Ничего личного. Стерильность, лишенная запахов, кроме запахов разгоряченной плоти и ее гвоздичных сигарет.

Никаких разговоров о работе. Вика продолжала травить Криворотова, лезла в какие-то расследования бензинового бизнеса, писала ряд статей о цензуре на Украине для польского WPROST, но не посвящала Михаила ни в какие подробности своей журналистской деятельности. Семья Плотниковой тоже оставалась «за бортом». Она была, но где-то там, за пределами отношений. Михаил был вынужден признать, что этот предел обозначал не он — она.

Сергеев понимал, что такие отношения являются пределом мечтаний большинства мужчин. Красивая женщина, необременительный роман. За свою жизнь он неоднократно строил все именно по этой схеме. Но всегда инициатором, автором такого сценария был он сам.

Когда он задавал вопросы, Плотникова отшучивалась или прямо говорила:

— Оно тебе надо, Сергеев? Тебе чего-то не хватает?

В сущности — ему всего хватало. А вот в целом — нет. В их связи было что-то пергидролевое, ненатуральное, как в зимней клубнике, появившейся пару лет назад в киевских дорогих супермаркетах, — соблазнительной, алой, глянцевой на вид, а укусишь — трава травой.

Но однажды, уже после того, как их отношениям исполнилось полгода, он случайно встретил Вику с дочкой на Крещатике, возле Бессарабского рынка. Михаил любил заехать сюда на выходные, чтобы выбрать зелень (вах, какой базилик, слююююшай!) у колоритных грузин, взять любимую телячью вырезку или кусок свежайшей свинины и розового, с темно-красной прожилкой, свежего сала у родных, украинских торговок.

Высокий, стеклянный потолок, ломящиеся от изобилия еды прилавки, сумасшедшие даже по киевским меркам цены и неповторимый колорит Бессарабки с ее терпким букетом запахов. Смеси цветочного аромата от роз и лилий, продающихся у входа, легкого кровавого «мясного» запашка, острых, как специи, запахов корейских солений, свежей колкости листьев кинзы и перечной мяты, растертых между пальцами. И этот гул голосов под сводом. И первый осенний мед в баночках из-под майонеза «Провансаль» — прозрачный и тягучий. И глянец натертых краснобоких яблок, и кисло-сладкая матовость боков зеленых «семиренко»…

Сергеев поставил машину на стоянку и пошел к рынку, с ленцой, чуть вразвалочку. Светило мягкое сентябрьское солнышко — осень начиналась неторопливо. Просто лето сбросило обороты, и августовский жар сошел на нет, без долгих, как ночи в декабре, дождей и слякоти, смывающей с Киева краски.