Ничто не ново - только мы

Бедняжка никак не пыталась оправдаться, никак не объясняла свое странное поведение, либо не умела объяснять, либо не хотела, полагая, может быть, своего постаревшего Одю недостаточно понятливым…

И думается, если бы он не слишком придирался к бывшей рыженькой, а в последние года совсем сивой Пенелопе, так она бы еще несколько лет пожила на белом светике. Однако, вся беда состояла, вероятно, в том, что и сам Одиссей с возрастом все чаще и чаще задумывался о судьбе своего героического и несчастного двойника, ждал чего-то, смеясь над своей стариковской придурью, но не имея возможности избавиться от нее при помощи особого волевого усилия.

А тут еще она. Она-то кого ждала, кого высматривала вдали?! Ей-то какого еще рожна надо было?

А ведь жили они всю жизнь, за исключением последних двух-трех лет, душа в душу. Правда, с детьми им не очень-то повезло, как впрочем и всему их поколению. Дело в том, что их поколение оказалось последним в своей эпохе, названной потом «эпохой расширенной нравственности». А потом как-то враз и для всех неожиданно наступила эпоха махрового пуританства. И ни один из футурологов не предсказал этого. И компьютеры промолчали почему-то, хотя уж они-то наверняка знали все.

И дети, девчонки-близнецы Юдифь и Машутка, когда подросли, стали откровенно презирать родителей. Особенно, почему-то, мать за юношескую распущенность и безнравственную молодость. Это за те дела, которые родители совершенно искренне считали просто физической культурой.

Дети не понимали, что нельзя судить старших по меркам нового времени, молодежь всегда узнает об этом тогда, когда перестает быть молодежью, но никак не раньше. Кто знает, может быть, именно это противоречие и двигает мировой прогресс.

Как же тяжело было Одиссею с Пенелопой, этим тишайшим и чистейшим, по меркам своего века, людям переживать столь несправедливое отношение детей, разрыв с ними!..

Впрочем, и другим было не легче» Может, из-за этого многострадальное поколение, на долю которого достался переходный период, в основном, так рано вымерло. Редко кто дотянул до семидесяти-восьмидесяти, большинство ушло в пятьдесят-шестьдесят. Хотя экологическая обстановка на планете была не в пример здоровей, чем в предыдущем веке. И приспособленность человека к тяжелым внешним условиям тогда уже сильно повысилась.

Семидесятилетие века и свое личное семидесятилетие старый Одиссей встретил в полном одиночестве. Он чувствовал недалекий конец и был в полной уверенности, что дети не явятся за его благословением, а оправдаются перед своей совестью непреодолимыми идейными разногласиями с родителем.

И однажды Одиссей понял, что единственный человек, с которым ему еще хотелось бы встретиться в жизни, это его двойник, получивший необычную, яркую, праздничную судьбу, который, напомним, все еще летел где-то в виде схемы и, стало быть, никакой судьбы пока что не имел вовсе. Еще его корабль вполне мог столкнуться с каким-нибудь метеоритом…

А тут как раз началось замораживание желающих на любой, заранее обусловленный срок. И Одиссей заморозился. Взглянул в последний раз на солнышко, на травку, на могилку своей Пенелопы, да и закрыл глаза.

Его положили в такой специальный ящик, в котором поддерживалась неизменная температура анабиоза, а на крышке укрепили табличку; «Разморозить, когда вернусь с Понтея». Для служителей в этой надписи не было ничего непонятного.

12

А в это время звёздный корабль мчался сквозь бездну, переваривая ее в своем атомном котле, но бездны не становилось меньше, а, наоборот, она нарастала со всех сторон.

Хотя, если забыть о Земле, ничтожной пылинке Вселенной, то все было не так уж грустно. Космическое судно двигалось от окраины к центру галактики, с каждым световым годом становилось светлее и как бы веселее, близкие звезды маячили за стеклом иллюминатора, такие с виду приветливые и домашние, такие свойские, словно окна квартир, откуда близкие родственники машут руками и подмигивают.

Именно к этим мирам отправились с Земли самые первые исследователи» они улетели несколькими годами раньше Одиссея, и теперь вовсю работали на планетах назначения, если, конечно, таковые оказались в предсказанных на Земле местах, собирали материал, и, может быть, кое-кто, успешно выполнив программу, уже возвращался домой, закодированный в биоприставке вместе со своими новыми знаниями.

Но еще немало лет должно было пройти на Земле, пока вернутся самые первые исследователи и сообщат, что в центре галактики много любопытного, но планет там всегда лишь единицы, а жизни, тем более разума, и вообще нет. Только звезды кругом — двойные, тройные, четверные…

И придется человечеству сделать невеселый вывод, что сияющий мириадами звезд галактический центр — вовсе не средоточие вселенского разума, а лишь безжизненный фонарь мироздания,