Ничто. Остров и демоны

Я сразу поняла, что кричит Глория и что, должно быть, Хуан зверски избивает ее. Я села на постели и стала соображать, есть ли смысл бежать на помощь. Но крики все не смолкали, а вслед им неслась самая крепкая ругань, какая только существует в нашем богатом испанском словаре. Хуан, разозлившись, с поразительной легкостью обильно черпал лексику не только из испанского, но и из каталанского.

Задержавшись, чтобы накинуть пальто, я высунулась наконец во тьму нашей квартиры. Бабушка и служанка стучались в запертую дверь комнаты Хуана.

— Хуан! Хуан! Открой, сынок!

— Сеньорито Хуан! Откройте! Пожалуйста, откройте!

Из-за двери доносились ругань, беготня, стук падающей мебели. Заплакал ребенок, он тоже был заперт в комнате, и бабушка пришла в отчаяние. Она подняла руки — стучала в дверь, и я увидела, что руки у нее как у скелета.

— Хуан! Хуан! Ведь там ребенок!

Вдруг Хуан ударил ногой в дверь, она распахнулась, и из комнаты с воплями вылетела Глория, растрепанная, растерзанная. Хуан догнал ее и, несмотря на то, что Глория пыталась царапаться и кусаться, схватил под мышки и потащил в ванную…

— Бедненький ты мой! — закричала бабушка и побежала к ребенку.

Он стоял в кроватке, уцепившись ручонками за сетку, и хныкал… Взяв его, бабушка вернулась на поле боя.

Хуан впихнул Глорию, в чем та была, в ванну и пустил душ. Голову он задрал ей так, что, раскрой Глория рот, ей пришлось бы нахлебаться ледяной воды.

— А вы — марш в постель! — заорал он на нас. — Нечего вам нос совать.

Мы не двигались. Бабушка умоляла:

— Очнись, Хуан! Ну хоть ради твоего сына, ради маленького…

Неожиданно Хуан выпустил из рук Глорию — она уже не сопротивлялась — и двинулся на нас в таком бешенстве, что Антония тотчас же улизнула, а за нею, поджав хвост и ворча, ушел пес.

— Еще и ты, мама! Унеси сейчас же ребенка с глаз моих, а не то я его расшибу.

Глория заплакала, она стояла в ванне на коленях, голову положила на край и плакала навзрыд, захлебываясь слезами.

Я забилась в темном коридоре в угол и не знала, что делать. Хуан все же разглядел меня. Он уже немного успокоился.

— Посмотрим, годишься ли ты хоть на что-нибудь! — обратился он ко мне. — Неси полотенце!

Сквозь фуфайку у него проступали ребра, они так и ходили ходуном.

Я понятия не имела, где в этом доме лежало белье, и принесла свое полотенце и еще простыню с моей постели на случай, если понадобится. Я боялась, что Глория схватит воспаление легких. У меня от холода зуб на зуб не попадал.

Хуан попытался рывком вытащить Глорию из ванны, но она укусила его за руку. Он выругался и дал ей затрещину, потом еще и еще, пока не устал.

— По мне, хоть подохни, скотина! — сказал он наконец. И хлопнул дверью, оставив нас вдвоем.

— Ну давай! Вылезай скорее!

Она не двигалась, только вся дрожала, а узнав мой голос, снова заплакала и стала всячески поносить мужа. Я тормошила Глорию, стараясь заставить вылезти, — она не сопротивлялась и, хотя пальцы у нее совсем окоченели, сама скинула одежду, с которой ручьями текла вода. Пока я изо всех сил растирала ее, мне стало жарко. А потом на меня напала такая страшная усталость, что задрожали колени.

— Иди ко мне, если хочешь, — сказала я ей.

Мне казалось, что отдать ее снова в руки Хуана невозможно.

Она пошла за мной следом, завернувшись в простыню и лязгая зубами. Мы легли и закутались в мои одеяла. Тело у Глории было холодное, как лед, от прикосновения к нему меня знобило, но деться было некуда; мокрые, слипшиеся волосы темнели на подушке кровавым пятном и то и дело лезли мне в лицо. Глория все говорила и говорила. И несмотря на это, мне так хотелось спать, что глаза слипались.

— Хам… Скотина… После всего, что я для него делаю. Ведь я, девочка, такая хорошая, такая хорошая… Ты слушаешь меня, Андрея? Он сумасшедший. Я боюсь. Ведь как-нибудь он меня и убьет. Не спи, Андреита… А что, если мне отсюда убежать? Ты бы небось так и сделала?. Ведь верно, Андрея, ты на моем месте не стала бы терпеть побоев? А я ведь, Андрея, такая молодая… Роман мне раз сказал, что я одна из самых красивых женщин, каких он только видел. Тебе, Андрея, я скажу правду. Роман нарисовал меня в парке, около замка… Когда он мне показал портрет, я сама изумилась, какая я хорошенькая… Ну и разнесчастная я, верно, Андрея?

Сои снова сдавил мне писки. Время от времени, когда Глория всхлипывала или произносила какое-нибудь слово погромче, я пугалась и разлепляла веки.