НИГ разгадывает тайны. Хроника ежедневного риска

Жара шла и с неба — белесого, горячечного, и снизу — от раскаленного песка. Хотелось пить, но Мещеряков понимал: можно сразу выхлебать полную флягу, и все равно уже через пять-десять минут снова будет мучить жажда.

А ведь за недалекой насыпью, по которой проходила железная дорога, открывалось морское побережье, и, если вслушаться, оттуда доносился приглушенный расстоянием мерный рокот прибоя. Как было бы здорово искупаться! Впрочем, что за блажь? То пить, то купаться… Работать надо, а все эти желания лишь рассредоточивают и отвлекают.

Единственная вольность, которую позволил себе Мещеряков, — раздеться по пояс: гимнастерка уже безбожно покрылась солью! Да к тому же было бы совсем неплохо заявиться в Москву изрядно загоревшим, точно в мирное время из какого-нибудь черноморского санатория! Ребята в НИГ застонут от зависти: мы, мол, тут за столами свои галифе просиживаем, света белого не видим, а некоторым — такая удача: раскатывать по морским курортам, где ни боев, ни бомбежек, и воздушные ванны принимать…

М-да, попробовали бы они этакий «курорт», хлебнули бы лиха! Море все равно повидать отсюда не суждено, а работенка стоит любой бомбежки или обстрела…

Он устроился поудобнее, чуточку передохнул, утер пот, заливавший глаза. И снова принялся за треклятую мину. Ну и жара… А ведь это только май! Что же тут делается, скажем, в августе? Мог ли предположить генерал Снитко, в какое подобие Сахары направляет его по весне?

— Товарищ Мещеряков! — голос Снитко был вполне официален, даже окрашен строевыми интонациями. И Meщеряков снова внутренне подивился такому необычному сочетанию: настоящий большой ученый — ему бы, как водится, отличаться мягкостью, добродушием, рассеянностью, и в то же время — суровый службист, въедливый до мозга костей, строевик, который не спускал подчиненным никакой небрежности — от непришитой пуговицы и плохо начищенных сапог до нечеткого рапорта — Вам надлежит выехать в Баку для того, чтобы произвести обследование английских мин. Они поступали из Ирана, размещены близ берега Каспийского моря. Калибр мин — восемьдесят миллиметров. Предполагалось использовать их для наших минометов. Так вот, обследуйте их, проверьте, в каком состоянии сейчас находится их взрывчатка. Отберите необходимые пробы, составьте свое заключение и только после всего этого возвращайтесь в Москву. Вам ясно?

— Так точно, товарищ генерал!

И поехал Мещеряков через разрушенный до предела Сталинград, через Сальские степи, через Северный Кавказ. В Баку устроили его в гостинице, дали сопровождающего.

Спустившись с железнодорожной насыпи, Мещеряков увидел внушительных размеров склад — штабеля железных ящиков зеленого цвета. Они контрастно смотрелись здесь, посреди золотисто-рыжего песка. Склад охранялся.

— Часовых, пожалуйста, уберите, — попросил Мещеряков. — Мало ли что может случиться! И помощников мне никаких не надо. Сам потихонечку управлюсь.

Верхние ящики накалились на солнце настолько, что рукам было больно. Шумно втянув в себя горячий воздух, Мещеряков схватил один из них и стремглав опустил на песок. Подул на обожженные пальцы, потряс ими, буркнул:

— Чтоб этим британцам ни дна ни покрышки! Железа, видите ли, у них много, так они мины но по-людски засундучили: все — в дерево, а они — в железо…

И засмеялся. Ну, для кого эти реплики? Для ящериц?

Отковырнул Мещеряков крышку ящика: в нем лежали мины. По очереди отнес их подальше от склада, потом туда же оттащил и сам ящик. Прикинул: «Минам в песочке — самый раз. Ну, а мне лучше будет на ящике. И расстояние подходящее. Если, не ровен час, и рванет, то на этом все и закончится. А склад уцелеет…»

Мещеряков взял мину в руки и подивился — какое же барахло! Корпус — из тонкого железа: значит: никаких осколков из него при разрыве не получится; стало быть, против пехоты применить эти мины бессмысленно. Не противотанковая же она, в самом деле? Нет, и не противотанковая. Так, какая-то: ни то ни се… «Эх, господа союзнички! Действуете по принципу; на тебе, боже, что нам не гоже?

Ничего себе партию отгрохали англичане! Видно, громадную «птичку» поставили в своих союзнических отчетах».

Думая так, Мещеряков все время вертел мину в руках, приглядывался, чуть ли но принюхивался, к ней. «Ну ладно, — решил он, — наше дело — обследовать взрывчатку. Не может ли она еще на что-нибудь сгодиться?»

Мещеряков начал медленно отворачивать взрыватель, Тихонько, по пол-оборота… Мышцы невольно напряглись. А голова — ясная-ясная, реакция мгновенная: на что решиться, от чего воздержаться… Мелькнуло: «Как было бы здорово, если б здесь, неподалеку, в укрытии, сидел кто-то из своих: Володя Борошнев, скажем, или Коля Попов, или Юра Салазко. Я бы кричал, что в этот момент делаю, а тот бы записывал. И если вдруг напасть какая, он бы после меня не с нуля начинал…»