Нигде в Африке

После всего, что мамочка сделала для меня, я бы никогда не смогла оставить ее одну.

Надо тебе еще кое-что рассказать. Ты помнишь нашего старого школьного сторожа Барновского? Он весной иногда помогал нашему садовнику и прачке Гретель. Отец оплачивал учебу его старшему сыну (и думал, что мы не знаем), он был очень талантлив. Не знаю, откуда старик узнал, что мы уезжаем, но в последний вечер он вдруг возник у нас на пороге. Принес нам в дорогу колбасы. Он почти плакал и все время качал головой, и это из-за него я теперь не могу ненавидеть всех немцев.

Ну, надо заканчивать. Знаю, что писать ты никогда не любила, и все-таки очень надеюсь, что ты ответишь мне на это письмо. Так много всего мне хочется узнать. А маме не терпится разведать, кто еще из наших оказался в Кении. Меня старые истории только печалят. Когда папа умер, во мне тоже что-то умерло, но жаловаться — грех. Никто из нас, выживших, не смог спасти свою душу. Напиши скорей своей старой подруге Ильзе».

Тени стали черными и длинными, когда Вальтер спрятал письмо в нагрудный карман. Он встал, поднимая с земли Йеттель, и на какое-то мгновение показалось, что оба хотят что-то одновременно сказать, но они только вместе слегка качнули головами. Пока шли от автобусной остановки до «Хоув-Корта», слышно было только Чебети. Она успокаивала обрывками красивой мелодии Макса, который проголодался и начал выражать свое недовольство. И радостно рассмеялась, заметив, что ее пение осушило также и глаза мемсахиб и бваны.

— Завтра, — сказала она довольно, — снова придет письмо. Завтра будет хороший день.

20

Когда Максу исполнилось полгода, он неожиданным решением положил конец слуху, будто из-за нежности Чебети стал мягким и ленивым, как дети ее собственного племени, которые все еще сосут материнскую грудь, уже умея ходить. Маленький аскари Чебети, не обратив внимания на пессимизм опытных немецких матерей, своими силенками сел в коляске. Это случилось воскресным утром. В это время в саду «Хоув-Корта» для малыша-тяжеловеса не было подходящего общества, чтобы привлечь всеобщее внимание физическими достижениями.

Многие женщины еще придерживались европейского ритуала роскошного воскресного обеда, хотя и со стыдом, поскольку это не отвечало обычаям страны с тех пор, как появилось новомодное слово «бранч». Так что они присматривали за своими кухарками и жаловались на некачественное мясо. Мужчины мучились с «Санди пост», которая настолько утомляла эмигрантов своими языковыми тонкостями, литературными амбициями и сложными статьями о жизни высшего лондонского общества, что они могли читать ее только с большими перерывами, душа в зародыше неудобную мысль, что воля сильнее умения.

Если бы Овуор поглядывал, как обычно, время от времени в окно, то увидел бы, как объект его гордости, которого он, несмотря на все более спокойные ночи, упорно называл «аскари», прямехонько сидит в своей коляске. А так он буйствовал в этот миг на кухне, как молодой масай на своей первой охоте, потому что картофель был водянистый и рассыпался при варке. Картофелины, которые после варки выглядели как тучи над большой горой, дома, в Ол’ Джоро Ороке, обычно вызывали у Овуора чувство собственной несостоятельности, а на лице бваны — складку гнева между носом и ртом.

Чебети гладила пеленки, что Овуор воспринимал как покушение на права мужчины: айа должна была только стирать белье, а не управляться с тяжелым утюгом с углями. Йеттель и Вальтер отложили свой спор о возвращении до лучших времен, до того измучившись, что все разговоры оканчивались, едва начавшись, с того дня, когда Йеттель поняла значение слова «репатриация», грозившего такими серьезными последствиями.

Они с Вальтером отправились к профессору Готтшальку. Он вывихнул ногу, и уже три недели друзья снабжали его провизией и новостями со всего света, которые он не мог почерпнуть ни из радиопередач, ни из газет, а исключительно из приватных разговоров.

Так что на месте была только Регина, когда ее брат, рванувшись с громким криком, который подманил лишь собачку Дианы, завоевал себе в жизни новое положение. За мгновение, которого бы не хватило птахе, чтобы в минуту опасности раскинуть крылья, Макс из младенца, видевшего только небо и нуждавшегося в чужих руках, чтобы расширить свои горизонты, превратился в любознательное существо, в любое время способное заглянуть в глаза другим людям и с высоты изучающее жизнь по своему усмотрению.

Коляска стояла в тени гуавы, на которой прежде обитала английская фея. С тех пор как обладавшая классовой сознательностью дама не отвечала больше за радости и печали одинокого ребенка эмигрантов, Регина забиралась в охранительную зону своей фантазии только тогда, когда солнце с беспощадной силой гнало ее в тень и в прошлое.