Нигде в Африке

«Проклятые маленькие беженцы», как называл их в кругу коллег мистер Бриндли, досаждали директору еще и по совсем другому поводу. Они мало смеялись, выглядели всегда старше, чем были на самом деле, и обладали каким-то абсурдным, по английским меркам, честолюбием. Едва эти серьезные, неприятно рано созревшие создания овладевали языком, а происходило это на удивление быстро, они тут же из-за своей любознательности и тяги к знаниям, обременительной даже для опытных педагогов, становились аутсайдерами в обществе, где высоко ставили только спортивные достижения. Мистер Бриндли, который изучал литературу и историю с весьма удовлетворительными результатами, не имел подобных предрассудков по отношению к интеллектуальным успехам. Но за долгие годы он привык уважать такую успокаивающую летаргию фермерских детей на уроках, которую считал теперь стилем жизни в колонии. Религией заниматься ему никогда не приходилось. Так что теперь он часто размышлял, не в иудейском ли учении корень преувеличенного усердия в учебе. Не исключал он также, что евреи с малолетства традиционно любят деньги и, наверно, хотят за свои кровные выжать из школы все, что можно. Мистер Бриндли не любил лезть в чужие дела, но все время сталкивался с тем, что очень многие родители-беженцы с большим трудом наскребали несколько фунтов, чтобы заплатить за обучение, и не могли выдать своим детям предписанную сумму карманных денег.

Типичным был, на взгляд директора, случай девочки с именем, которое не выговоришь, и тремя взволнованными мужчинами, которые привезли ее в школу полгода назад. Инге Задлер не говорила тогда по-английски ни слова, хотя, очевидно, умела читать и писать, что, однако, казалось ее учительнице скорее помехой, чем преимуществом. Первое время запуганный ребенок только молчал, как девочка из деревни, которую прислали в господский дом подавать чай.

Когда период молчания закончился, Инге заговорила по-английски сразу почти бегло, если забыть о мешающем раскатистом «р». После этого ее успехи были столь же внушительными, сколь и раздражающими. Мисс Скривер, которая очень энергично противилась приему в ее класс ребенка без знания языка, пришлось самой предложить Инге перепрыгнуть два класса. Такой перевод посреди учебного года еще никогда не случался в школе, и, соответственно, его восприняли без энтузиазма, потому что не такие одаренные дети могли заподозрить предвзятость. А это часто приводило к неприятным диспутам с их родителями.

Вот и девочка из Ол’ Джоро Орока, с таким же непроизносимым именем, как и маленькая зубрилка из Лондиани, не позволила мистеру Бриндли придерживаться его проверенного временем принципа: не создавать прецедентов. Точно так же, как перед ней это проделала Инге, Регина первые недели в Накуру только молчала и испуганно кивала, если с ней заговаривали. Потом, с внезапностью, которая, на взгляд мистера Бриндли, уже смахивала на провокацию, дала понять своим учителям, что она не только выучила английский, но и умеет читать и писать. Регину тоже перевели на два класса выше. Так что две маленькие беженки, которые и без того были неразлучны, снова сидели вместе и, уж конечно, очень скоро нарушили покой класса своим навязчивым честолюбием.

Мистер Бриндли всегда вздыхал, когда думал о таких осложнениях. По привычке он взглянул в сторону кустов перца. Его недовольство одаренностью, выходящей за рамки обыденности, показалось ему мелочным. Но он находил характерным то обстоятельство, что именно те девочки, ради которых он предал свои принципы одинакового обхождения со всеми детьми, все время избегали общения с другими. Как и ожидал, он увидел, что маленькие черноволосые интервентки сидят в кустах. Его раздражала мысль, что они, похоже, еще и в свободное время учатся, да еще, пожалуй, говорят друг с другом по-немецки, хотя общение на иностранных языках во внеучебное время было строжайше запрещено.

Директор ошибался. Инге говорила с Региной по-немецки только тогда, когда уж совсем не знала, как это сказать по-английски. То, что она нежданно-негаданно снова встретилась со своей подругой из «Норфолка», уже само по себе было счастьем, и еще у нее был ярко выраженный инстинкт аутсайдера, предписывавший не бросаться в глаза больше, чем это было необходимо. Так Инге, неосознанно и безошибочно, подталкивала Регину к освобождению от безъязыкости, чего она сама добилась несколькими месяцами раньше.

— Теперь, — сказала она, когда Регине впервые позволили сесть с ней рядом, — ты можешь говорить по-английски. Нам больше не нужно шептаться.

— Да, — подтвердила Регина, — теперь нас все понимают.