Нигде в Африке

— Туда, где нет школ и шефов. И нет богачей, которые не любят бедных. И нет писем из Германии, — перечислила Регина.

— Ну, извини, если разочаровал. Но я все-таки наврал. Твоему директору. Я приехал с фермы. Мы провели чудесные дни с твоими родителями, Кимани и Овуором. И Руммлером, конечно. И я не хотел уезжать, не повидав тебя.

— Почему?

— Мне правда через три дня надо уезжать. На войну. Мы с тобой давно познакомились, ты тогда еще совсем маленькой была.

— Это было в моей другой жизни, и я не могу вспомнить.

— И в моей тоже. Только вот я, к сожалению, все помню.

— Ты говоришь, как папа.

Мартин удивился тому, как легко было разговаривать с Региной. Он уже придумал обычные вопросы, которые задают взрослые, не имеющие опыта общения с детьми. Но она рассказывала о школе в такой манере, которая восхищала его, потому что в ней сквозило чувство юмора Вальтера, каким он обладал в юности. И в то же время его поразила ирония, с которой он никак не предполагал столкнуться у одиннадцатилетней девочки. Очень скоро он так приспособился к поразительно быстрому перемещению из реальности в фантазию, что мог без труда следовать за Региной из одного мира в другой. После каждой истории Регина делала длинные паузы и, заметив непонимание Мартина, объясняла ему, как будто он был учеником, а она — учительницей.

— Этому меня научил Кимани, — сказала она. — Нехорошо для головы, когда рот открыт слишком долго.

Между Томсонс-Фоллсом и Ол’ Джоро Ороком, где дорога становилась все уже, круче и каменистей, Регина попросила:

— Давай подождем здесь, пока солнце не станет красным. Это мое дерево. Когда я его вижу, знаю, что скоро буду дома. Может, придут обезьяны. Тогда можно будет что-нибудь загадать.

— А что, обезьяна у тебя тоже что-то вроде феи?

— Да ведь фей не бывает. Я просто делаю так, будто они есть. Это помогает, хотя папа говорит, мечтать можно только англичанам.

— Ну, сегодня мы с тобой помечтаем. А твой папа — глупый.

— Вот и нет, — сказала Регина, скрестив пальцы, — он — беженец.

Ее голос стал тихим.

— Ты его очень любишь, да?

— Очень, — кивнула Регина. — И маму тоже, — быстро прибавила она.

Увидев, что Мартин прислонился к толстому стволу ее дерева и закрыл глаза, она тоже так сделала. Уши уловили первые шаури барабанов, а кожа — поднимающийся ветер, хотя даже трава еще не шевелилась. Счастье возвращения домой разгорячило ее тело. Она расстегнула блузку, чтобы выпустить маленькие вздохи, и обрадовалась этим звукам довольства, которых так долго себя лишала.

Свистящие звуки разбудили Мартина. Он слишком долго смотрел на Регину и слишком поздно ощутил беспокойство. Некоторое время он убеждал себя, что так подействовали чувство одиночества, еще никогда прежде не переживавшееся им так сильно, звуки, которые он не мог истолковать, и лес с его темными великанами-деревьями. Но потом все же понял, что его одолели воспоминания, которые казались ему давно позабытыми.

Когда цифры на часах стали черным кругом, мучившим его глаза фиолетовыми искрами, он наконец отдался дурманящему желанию и оглянулся назад. Сначала его новое английское имя распалось на слоги, которые он не мог собрать вместе, и сразу после этого он снова оказался в Бреслау, где в первый раз увидел Йеттель. Мартин немного удивился тому, что она обнажена, но ему было хорошо оттого, что ее черные локоны пляшут в хороводе. И все-таки разум все еще был сильнее памяти. До того, как картины прошлого объявили ему большую войну, он вспомнил о тех странных историях, которые рассказывали друг другу об Африке мужчины из Европы. Они все боялись того момента, когда прошлое парализует их, лишив чувства времени.

— Проклятые тропики, — выругался Мартин.

Он испугался, когда его голос взорвал тишину, но, услышав, как ему ответила только одна птица, понял, что говорил вовсе не так громко; в течение некоторого времени, которое он не мог измерить, Мартин просто наслаждался тихим чувством облегчения, как будто только что избежал опасности.

Регина не походила на свою мать и была далеко не так красива, как Йеттель в юности, но она уже не была ребенком. Предчувствие, что некоторые истории все время начинаются сначала, заставило сердце Мартина биться чаще. Йеттель однажды помогла ему почувствовать себя мужчиной. Регина разбудила в нем желание жить будущим, а не прошлым.

— Поехали дальше, — сказал он. — Ты же хочешь поскорее добраться домой?

— Да я уже дома.

— Тебе нравится на ферме, да?

— Да, но это мой secret[46]. Мои родители не должны знать об этом. Они любят Германию.

— Ты можешь мне кое-что пообещать? Если тебе однажды придется уехать с фермы, не грусти.

— А почему мне придется уехать?

— Может быть, твой отец тоже станет солдатом.

— Здорово будет, — представила Регина, — если ему дадут такую же форму, как у тебя. А мистер Бриндли сказал: «Солдата нельзя заставлять ждать». Все будут мне завидовать. Как сегодня.

— Ты забыла пообещать мне, — засмеялся Мартин, — что не будешь грустить.