Читаем Ник. Смирнов-Сокольский. "Только не воспоминания" полностью

Ник. Смирнов-Сокольский. "Только не воспоминания"

Удивленный до крайности, я подсел к Владимиру Владимировичу и в ту же минуту имел удовольствие убедиться, что его знаменитое "Ненавижу всяческую мертвечину" – к старой русской книге, к ее творцам и создателям никакого отношения не имеет.

Он не только уважал и любил старую книгу, но, что гораздо важнее, хорошо ее знал.

Об имеющихся у меня альманахах и сборниках, об участвовавших в них поэтах и писателях он рассказал мне больше, чем знали многие специалисты.

Так, он тут же указал мне на весьма любопытную подробность, что в ряде альманахов, изданных после восстания декабристов (например, "Жасмин и роза" 1830 года), стихи казненного Рылеева, несмотря на строжайший запрет цензуры даже упоминать это имя в печати, неуклонно продолжали появляться за его полной подписью. Царская цензура явно "прошляпила", и имя огненного декабриста продолжало напоминать о себе в некоторых из этих маленьких, очаровательных, с ладонь величиной книжках.

– А ведь многие из альманахов с именем Рылеева,- сказал Маяковский,- выходили после декабрьских событий на правах "сборников песен для народа". Стоило бы на досуге разобраться – случайность ли это?

Прощаясь, я шутливо спросил:

– А как же, Владимир Владимирович, ваши вчерашние "старьевщик", "шурум-бурумщик"?

Маяковский ответил:

– Да ведь я же думал, что у вас, чертей-библиофилов, книги-то не разрезанные!

Как известно, Маяковскому всю его жизнь пытались поставить на вид его якобы отрицательное отношение к прошлому русской литературы, пренебреженье к классикам.

Это была неправда, и поэтому Маяковский приходил в ярость. Еще в 1924 году, выступая на диспуте о задачах литературы и драматургии, он говорил: "Вот Анатолий Васильевич упрекает в неуважении к предкам, а я месяц тому назад, во время работы, когда Брик начал читать "Евгения Онегина", которого я знаю наизусть, не мог оторваться и слушал до конца и два дня ходил под обаянием четверостишия:

Я знаю: жребий мой измерен, Но, чтоб продлилась жизнь моя, Я утром должен быть уверен, Что с вами днем увижусь я"17

Именно таким я знал Маяковского. И когда любители воспоминаний приводят известный ответ Маяковского на анкету о Некрасове, с которой в 1919 году обращался к писателям Корней Чуковский, я не спорю, я просто знаю – в чем дело.

Напомню, что вопрос был такой: "Не было ли в вашей жизни периода, когда поэзия Некрасова была для вас дороже поэзии Пушкина и Лермонтова?"

Маяковский ответил: "Не сравнивал, по полному неинтересу к двум вышеупомянутым"18.

Для меня в этом ответе помимо всем знакомой склонности молодого Маяковского к эпатажу звучит не нелюбовь его к Пушкину и Лермонтову, а сохранившаяся у него до конца жизни ненависть ко всякого рода анкетам, в том числе, конечно, и к этой.