Ника Лосовская и законы физики

В помещениях пансионата после грозы резко похолодало. Перед сном Гоша предложил девушке все тридцать имевшихся в наличии шерстяных одеял, но Ника поскромничала и взяла пять. Закрывшись всеми пятью сразу, она быстро заснула, но предчувствие близкого открытия не покинуло ее и во сне.

* * *

С утра пораньше что-то толкнуло ее изнутри. Она вспомнила ту струйку, которой орошала вчера аршанскую землю… Подпрыгнув на кровати, девушка сбросила на пол груду разноцветных одеял. Она ощущала себя гениальным ученым накануне получения Нобелевской премии!.. Быстро закинув в рюкзачок немногочисленные пожитки, сложила одеяла аккуратной стопкой и постучала в комнату к Георгию.

— Гоша, проснись, я хочу с тобой попрощаться! Мне нужно срочно бежать на автобус!

— Я ничего не понял, — раздался из-за двери сонный голос Георгия. — Зачем бежать?

— Я возвращаюсь в Ангарск! — крикнула Ника.

— Но мы же собирались с тобой на Пик Любви взобраться. И на водопады сходить…

Взъерошенный молодой человек появился на пороге комнаты. Он выглядел опечаленным и очень одиноким. Ника быстро чмокнула его в колючую щеку и хотела уже бежать, но вдруг остановилась.

— Ой, чуть не забыла! — воскликнула она и достала из рюкзачка металлическую шкатулку с фигурными перламутровыми вставками. — Возьми, это ваша семейная реликвия. Твой отец в ней дневник хранил.

— Да, я помню ее, — глухо отозвался Гоша, принимая шкатулку из рук девушки. — Подожди, я хоть до автобуса тебя провожу.

Глава 18

Наскоро ответив на вопросы успевшей соскучиться бабушки и пощекотав пузико требовательной Илюши, Ника понеслась в свою комнатку.

С волнением взяв в руки лежавшую на письменном столе аквамариновую тетрадь, она начала торопливо перелистывать страницы. Где же, где это было?

Вот! Запись от двадцать второго апреля:

Сегодня Люба рассказывала мне, как ездила два года назад в Германию к своему сыну-физику. Он там по контракту в Техническом университете работает.

Люба не избежала шока, обычного для русских, впервые попадающих на запад. Шока от уровня бытовой культуры. Она восхищалась цветами в горшочках в чистых подъездах жилых домов, входными дверьми из лакированного дерева и стекла. С ней приветливо здоровались в лифте незнакомые люди, и за три месяца, проведенные в Германии, ей никто ни разу не нахамил.

А когда она вернулась в Ангарск, то в первую же ночь не смогла сомкнуть глаз. Местные подростки до трех часов утра орали и жгли прямо под ее окнами костер, разломав на дрова последнюю во всем дворе скамейку. Что им были Любины просьбы пожалеть людей, которым завтра на работу, и ни в чем не повинную скамейку! А кроме нее, никто из соседей не решился призвать охламонов к совести…

Остро пожалев бабушку, Ника прервала чтение и поспешила на кухню. Любовь Эмильевна мыла вазу — с орнаментом, как будто скопированным из учебника по первобытному искусству.

— Вот, полюбуйся, Никуся. Это чудо вчера целый день возле нашего дома валялось. Никто не подобрал, а я польстилась: ничего подобного раньше не встречала!

Ника засмотрелась на воду, текущую из крана и упруго окатывающую бок вазы. Потом чмокнула Любовь Эмильевну в темечко, вернулась к себе и снова взялась за чтение.

Сейчас, перемывая посуду после завтрака, я воспроизвел в памяти наш последний диалог:

— Ты опять подошла к тому, о чем спорила когда-то со своим третьим мужем, — сказал я.

— О чем это я с ним спорила? — Люба посмотрела на меня подозрительно.

— О ваших философских пристрастиях, — успокоил ее я. — Ты ведь, помнится, недолюбливала Конфуция…

— Ну и при чем тут Конфуций, когда я рассказываю, как оплакивала последнюю скамейку в нашем дворе? — не поняла меня Люба.