Никаких принцесс!

Так что после того, как бабушка, потрепав Туана по щеке (для этого ей пришлось перегнуться через стол, чуть не опрокинув мой кубок), отдает должное моему вкусу: «Такой милашка, себе бы забрала!», — я фыркаю и капризно говорю:

— А можно сегодняшнюю церемонию повторить? По-моему, я ошиблась в выборе спутника. Он мне уже не нравится.

Немая сцена — только Рауль посмеивается. Ему весело. Мама с бабушкой просто удивлены, а вот Туан смотрит на меня так ошеломленно, словно действительно не ожидал подобного предательства. И это после того, как мы по лесу «гуляли»?

— А чем этот плох? — заинтересованно спрашивает бабуля, а мама тянет:

— Можно… — И тут же: — Но, Виола, зачем?

— Принцесса!.. — вставляет Туан, но я не слушаю. Ага, уже «принцесса»! А то — дура… Я, может, теперь и простодушная, но с памятью у меня все хорошо!

— Он мне грубит, он меня не уважает, не любит и заставляет скучать. И целуется он плохо, — добиваю я.

Туан бледнеет на глазах — отчего мне вдруг становится так радостно, как не было даже после выпитого утром зелья.

— Невозможно, — удивленно говорит мама, переводя взгляд то на меня, то на моего спутника. — Виола, этого просто не может быть. Я сама всех претендентов отбирала, и они…

— А, Глория, — отмахивается бабушка, хищно глядя на Туана. — Ты еще не знаешь, какими они бывают, когда добиваются своего. Да, мальчик? Хотел возвыситься, ничего не делая? Виола, давай я покажу, как нужно наказывать таких зарвавшихся…

— Мама!

— Глория, Виола уже взрослая девочка, ей пора знать такие вещи.

— Мама! Моя дочь никогда заниматься подобным не будет!

— Не отнимай у девочки свободу выбора. — Бабушка довольно потирает ручки и кивает Раулю: — Мальчик мой, принеси из спальни тот набор, который моя дочь привезла из другого мира.

Мама бледнеет, а Рауль, вскинув брови, пожимает плечами, встает и исчезает за дверью.

— Давно пора тебе научиться, девочка, давно, — приговаривает бабушка, придвигая кресло к опешившему Туану. — Ну что, мальчик, мы приятно проведем время, не так ли? Посмотри мне в глаза и скажи: ты любишь боль? Чего ты боишься больше всего на свете? Что заставляет тебя кричать по ночам?

— Да-да, я тоже хочу послушать! — Я подпрыгиваю на подушке и хлопаю в ладоши.

— Виола, тебе лучше выйти, — сдавленно говорит мама. — Время позднее, тебе пора спать. Я сама разберусь.

— Но, ма-а-ам!

— Виола, спать! — повышает голос мама, и я плетусь, поминутно оборачиваясь, как побитая собака, к двери…

И тут Туан наконец приходит в себя.

Больше не медля, он срывается с кресла и бросается ко мне. Под ноги. На колени. Хватает за руки и, осыпая их поцелуями, принимается страстно клясться, что он исправится, что все это досадное недоразумение, что я зеница его ока, что он любит только меня, меня одну, и любое мое желание для него закон, и если он меня чем-то обидел, то он лучше сам себя накажет. Или нет — лучше он умрет! В доказательство он хватает со стола нож и замахивается, готовясь картинно вонзить его себе в сердце, восклицая, что если госпожа его разлюбила, то сердце ему больше не нужно…

Мама изумленно моргает, глядя на это представление. Бабушка улыбается и жестом отсылает явившегося с бархатной коробкой Рауля. А я, когда у меня в ушах начинает звенеть, досадливо говорю — выкрикиваю (иначе меня просто не слышно):

— Хорошо, хорошо, ты прощен! Но это в последний раз! И пойдем уже спать, я устала.

Туан умолкает — и уже молча дрожащими руками хватается за мой локоть. И улыбается. Робко и с надеждой. Как…

Не думать!

Я морщусь, отворачиваюсь и тянусь к ручке двери. Туан опережает — сама предупредительность, — распахивает дверь, еще и склоняется в грациозном поклоне:

— Прошу вас, моя госпожа!

— То-то же, — усмехаюсь я и важно выплываю в укутанный сумерками сад.

— Видишь, вот так с ними и надо, — говорит бабушка, прежде чем дверь закрывается. — Твоя Виола наконец-то стала понимать, как правильно себя держать с мальчиками.

— Мама…

А по-моему, бабушка права. Туан весь вечер ведет себя как и должен — все мне позволяет. И улыбается при этом, счастливо и радостно. Я заставляю его рассказывать мне сказку, спеть песню, сыграть со мной в шахматы (правда, устаю на половине партии и бросаю), потом требую примерить мой венок, помочь мне переодеться, принести мне шоколадные конфеты, накормить ими меня с руки…

Туан похож на испуганную собачку, которая скачет перед хозяйкой и виляет хвостом. Но я решаю — пусть так, искренность потом прибавится. Чем-нибудь еще припугну. А пока…

— Ну ладно, ты снова мне нравишься, — объявляю я, когда запыхавшийся Туан выгоняет из спальни последнего виспа и приносит мне медовый напиток в постель. — Но учти, заставишь меня скучать еще раз…

— Ни за что, моя принцесса! — жарко выдыхает Туан. — Я все понял, осознал и исправился! — и тут же, заливаясь краской, шепчет: — Могу я… Позволено ли мне будет… вас поцеловать?

Не могу я на него долго дуться! Тем более я, оказывается, люблю поцелуи.

— Ну хорошо, — улыбаюсь. — Целуй.